Караоке вдвоем: Хмельная страсть - Мария М. Павлова Страница 18

На улице стало жарко. Маша посмотрела на высоко стоящее в небе солнце и предложила вернуться в отель. Ей непременно хотелось до обеда поплавать. К тому же Павел был очень странно чем-то озабочен, а ей хотелось обрести так необходимое ей равновесие, которого она лишилась с момента, когда вчера на пляже к ним подошел Геннадий.

— Поплавать, поплавать! — поддержал Машу Парамон, до сего момента увлеченный игрушкой и в разговорах взрослых не принимавший участия. Ему никто не возражал.

Через час компания уже беззаботно плескалась в море, распугивая рыбок. Парамон безостановочно таскал Толику разную мелкую морскую добычу. Симона вспоминала мудреные латинские названия этих экзотических существ, вызывая у Толика удивление свой эрудированностью.

Вволю наплававшись, Маша устроилась на лежаке рядом с Павлом и, уловив удобный момент, толкнула его в бок. Тот с готовностью наклонился, а она зашептала ему на ухо, что во времена их молодости такого стремительного сближения парня с девушкой не наблюдалось. Павел хмыкнул, вспомнив, что телефон Симоны ответил ему утром голосом Толика. А Маша продолжала ностальгически вспоминать, что раньше, у них, требовалось сначала познакомиться поближе, потом узнать друг о друге побольше, а уж потом… На этом месте она улыбнулась. Павел притянул ее голову к себе и поцеловал в нос. Потом помолчал, выразительно глядя жене в глаза, и ответил, что во времена их молодости некоторые несознательные девушки сидели в кино паиньками и не позволяли поцеловать себя даже в щечку… а то бы… Маша улыбнулась мужу еще более ласково и ткнулась лбом в его разогретое солнцем плечо. Между ними снова все было безоблачно.

А на Павла нахлынули воспоминания…

Конечно. Это была картина «Они сражались за Родину». Кинотеатр повторного фильма. Маша сидела прямая, как побег молодого бамбука, и неотрывно смотрела на экран. А он тянулся к ней губами и замирал от противоречивого чувства. Ему очень хотелось поцеловать Машу, но он никак не мог на это решиться. Она же не подавала никаких знаков, по которым можно было бы понять, хочет ли она, чтобы ее поцеловали, а может быть, совсем не хочет. Каждый раз, когда Павел тянул губы трубочкой, опьяняясь предвкушением прикосновения к Машиной нежной щечке, что-нибудь происходило. То резко усиливалась громкость, то вдруг воцарялась мертвая тишина, и все в зале, мерзко скрипя сиденьями, подавались вперед, тараща глаза на экран и задерживая дыхание. В такие моменты Павел промахивался мимо Машиной щеки и трезвел, растерянно озираясь вокруг. Господи! Как же быть? Он долго мучился, пока наконец не решился, невзирая ни на что… и, обливаясь жаром, чмокнул Машу. Поцелуй получился совсем не таким, каким он его себе представлял. То есть он попал в Машины полуоткрытые губы, когда она, повернувшись к нему, хотела, по-видимому, что-то сказать. Все произошло быстро, сладко и до одури восхитительно. Маша взмахнула ресницами, может быть, удивляясь его наглости, а может, восхищаясь его смелостью. Ничего этого Павел не соображал, потому что не соображал совсем. Возможно, Маша что-то говорила ему, но он слышал только шум в ушах. Вспыхнул яркий свет, заставивший зажмуриться всех, кроме Павла с Машей. Они сидели и смотрели друг на друга, не в силах пошевелиться. Первой пришла в себя Маша. Она порывисто поцеловала его в ответ. Павел закрыл глаза и ощутил вкус Машиных губ. С тех пор он не мог его забыть. Этот вкус стал для него всем.

Честно сказать, Павел и раньше целовал девчонок, однако такой силы чувств, вплоть до остановки сердца, он не испытывал никогда — ни до, ни после этого первого Машиного поцелуя. Вкус этот был ни с чем не сравним. Допустим, Галя Панюшкина целовала Павла куда чаще, чем он ее. Он просто не успевал отойти от одного ее поцелуя, как следовал другой. Павел чувствовал себя так, как чувствует себя изрядно выпивший человек, которого тащат с вечеринки ЖАЛОСТЛИВЫЕ и ОТВЕТСТВЕННЫЕ ТОВАРИЩИ. Ему было неудобно и стыдно пребывать в таком состоянии. В душе его нарастала борьба противоположностей. Ни о каком единстве не могло быть и речи. Ощущая Галкины губы на своих губах, Павел улавливал вкус зубной пасты, запах духов «Быть может» и трезво ощущал вздувшийся рельеф под своими брюками, прижатый к Галкиному пальто-джерси, мягкому и теплому на ощупь.

Вкус Машиных губ… Это было совсем другое. Что-то очень знакомое, давнее, берущее начало в невообразимо далеком времени и пространстве: ласковое солнышко, нагревающее стену восьмиквартирного дома его детства, летящее настроение утра, когда не надо идти в школу. Горьковатый вкус первых липких листиков на почти голом кусте сирени за домом. Восторженное, до крика, чувство полета на качелях в парке возле памятника Ленину. И еще много чего из того, что ему дорого и памятно. И все это собралось в Машином поцелуе. Девушка смотрела на него немного исподлобья. Смотрела так, что он не чувствовал ни вздыбленной плоти своей, ни рук, лихорадочно ищущих под Машиной курткой. Был мощный оглушающий ток между ними.

Выйдя из зала, Павел уверенно направился к окошечку кассы и купил два билета на следующий сеанс. Это был фильм «Призрак замка Моррисвиль». Теперь, как только погас свет, он сразу же поцеловал Машу. Странное состояние овладело им. Одной частью разума он воспринимал и даже видел кое-что из происходящего вокруг. «Не топят, что ли, каззлы!» — раздалось из-за его спины с галерки. Ощущал дым «Беломора», исходящий от нарушителей общественного порядка, курящих в зале во время киносеанса. Другой частью он принимал только Машины губы, руки, тепло ее тела и трепетность касаний, мерцание глаз в сполохах киноэкрана, горячее дыхание. Павел просто поднимался по какой-то ярко-желтой лестнице размытых очертаний и увлекал за собой Машу. Или вдруг видел Машу перед собой, видел ее руку, протянутую к нему, и подчинялся ее зову…

Конец фильма застал их в совершеннейшем забытьи. Несколько голосов в абсолютно пустом зале прокомментировали их позу. Это были четверо парней, хамовато раскрепощенных. Павел хотел подойти к ним, увлекая за собой огромное желтое ласковое облако, и как-то дать им понять что-то очень важное и абсолютно главное в этой жизни, но Маша придержала его за руку и прижалась лицом к его куртке. Парни тем временем, подпихивая друг друга, лениво удалились. Во внутреннем дворике, сразу по выходе из кинозала, эти же парни встретили их, жестикулируя, громко хохоча и делая пугающие резкие движения, но Маша, окруженная облаком, прошла вместе с Павлом в каких-то миллиметрах от них, завязших в горячем, желтом туманном сиянии… Потом были городской парк, гремящий трамвай до рабочего поселка, подъезд общежития, теплая огромная батарея центрального отопления под лестницей и снова Машины губы. Павел проникал под Машину куртку, сжимал и гладил ее маленькие грудки. Ему очень хотелось коснуться их губами, но мимо постоянно кто-то проходил. Эти люди озабоченно топали, пыхтели, сопели, останавливались, извинялись, отпускали шуточки, восторгались, советовали и хихикали. Павлова спина, похоже, ничего не говорила проходящим, но Машины глаза из-за его плеча, наверное, говорили многое. Надолго возле них никто не задерживался.

В комнате вместе с Павлом жил еще один молодой специалист. Как назло, он был дома и дурашливо закатил глаза, увидев рядом с Павлом Машу. И снова огромное горячее желтое облако пришло им на помощь. Сосед идиотски захихикал: «Чокнутые, как есть чокнутые, любовнички…» — и пропал из комнаты на всю ночь. В опустевшей комнате, едва Маша коснулась Павла, очарование темного зрительного зала вернулось к ним и не уходило уже до самого утра. Осталось с ними и теплое облако. Его света хватало, чтобы Павел мог видеть Машины торчащие грудки, нежную впадину, тянущуюся по животу через чувственный пупок, в который легко уместилась бы виноградина. Темный островок курчавых волосиков. Крепко сжатые поначалу бедра, горячие влажные маленькие губки внизу Машиного живота. Ее лицо в непередаваемом наслаждении. Шея, выгнутая вбок. Подбородок, который немного мешал и был быстр в движениях из стороны в сторону. Закушенные губы и капелька крови на них. На этом зрительные картины обрывались. Далее он помнит только ощущения.