Ревность - Селия Фремлин Страница 18

— Ладно, но, во-первых, меня коробит, когда меня ни с того ни с сего принимаются считать всего лишь половиной, вот уж спасибо! Заметьте, после того как я двадцать шесть лет прожил целым и неделимым и меня это больше чем устраивало! А во-вторых, это не дает ответа на мой другой вопрос: почему люди отказываются обсуждать с тобой твою супружескую жизнь? И это не проходит со временем. Вот вы, полагаю, замужем не первый год, но если бы мне вздумалось просто, без обиняков спросить: ну и как, нравится? — вы бы в ужасе пустились наутек. Ведь так?

— Так, — ответила Розамунда и задумалась: а почему, собственно? Из преданности? Трусости? Или просто потому, что это не его ума дело?

Наверное, он прочел на ее лице последнюю мысль, потому что несколько воинственно засмеялся:

— Ага! Видите? А если бы я начал вас расспрашивать, как вам нравится жить в этих местах, — что, между прочим, тоже не моего ума дело — вы бы с дорогой душой меня просветили и у нас завязалась бы дивная беседа: я бы поведал, где сам живу, вы бы поинтересовались, по душе ли мне там… Все было бы чудненько!

— Кстати, а где вы живете? — из вежливости начала было Розамунда, но тут из-за спин и плеч, отгораживающих их угол от остальной комнаты, возникла Линди.

— А, Бэйзил, вот где ты! — возбужденно воскликнула она. — Пошли со мной, будь умницей, тут кое-кто жаждет встречи с тобой!

Линди схватила его за руку и потащила смеющегося и упирающегося Бэйзила в центр толпы, а Розамунда осталась переваривать полученную информацию.

Стало быть, это Бэйзил, бывший муж Эйлин, который, по словам Линди, бросил жену, потому что та изо дня в день пребывала в состоянии хронической усталости и неизменно заставляла его испытывать угрызения совести. Вяжется ли это, хоть как-то, с мнением о браке, которое сейчас высказал сам Бэйзил и которое, по-видимому, основывается на его личном опыте? Рассуждать стройно и логично в таком шуме и сумятице — дохлый номер, но, насколько можно судить, обе версии не очень стыкуются. Хотя и несовместимыми их не назовешь. Ты прекрасно можешь выступать против брака как такового и быть недовольным собственной женой… Внезапно до Розамунды дошло: пока она тут в одиночестве предается размышлениям, кто-нибудь, не дай бог, решит, что ею пренебрегают, — самое страшное на вечеринке. Надо срочно продираться сквозь толпу и отыскивать знакомых.

Комната, в которой прежде, казалось, собрались одни соседи, теперь была битком набита незнакомцами, и они все прибывали и прибывали, словно беженцы после какой-то невообразимой катастрофы — уцелевшие счастливчики, ищущие укрытия под чарами Линди…

А вот и сама Линди, всего в паре метров. Через плечи окружающих Розамунда наблюдала, как Бэйзила подводят к тому, кто «жаждал встречи с ним». Это, оказывается, Эйлин. Что там говорилось, Розамунда не слышала, но видела смущение и испуг на лице девушки и крайнее удивление на лице Бэйзила. И улыбку, сердечную улыбку доброй хозяйки на лице Линди, и ее рот, из которого непрерывным потоком лились оживленные, недоступные уху слова.

Что она там говорит? Почему Эйлин в таком ужасе, а Бэйзил — в таком изумлении? Он что, не знал, что Эйлин будет здесь? Может, и вообще не в курсе, что она здесь живет? Неужели Линди пытается их помирить, столкнув неожиданно лоб в лоб? Детская хитрость. Нет. Линди не так глупа и не так проста. Что бы она ни затеяла, это будет нечто хитроумно и тщательно спланированное. Как карточный фокус — безыскусные, естественные улыбки и жесты увенчаются — сюрприз! сюрприз! — очередным явлением Линди в ореоле славы на чьем-нибудь тусклом фоне. В этот раз, очевидно, роль фона отведена Эйлин.

Но с такого расстояния подробностей все равно не ухватишь. Розамунда двинулась дальше. Она пропихивалась и проталкивалась, пока не добралась до стеклянных дверей в сад, распахнутых в сентябрьскую ночь, все еще по-летнему теплую. В ветвях ракитника «золотой дождь» горел фонарь, подвешенный ее мужем с таким старанием. На траве под фонарем, в относительной тишине и приволье, сидели и стояли небольшие группы гостей.

Розамунда высмотрела Доусонов — в темноте тускло отсвечивали полные, голые руки и небрежно завитые, седоватые кудри миссис Доусон, слышался надтреснутый, но бодрый голос мистера Доусона, вещающего что-то о ястребах-перепелятниках. К кому он обращается — не разглядеть, но сам-то он и его жена ей хорошо знакомы. Розамунда аккуратненько, бочком, втерлась в группу гостей, обменялась с миссис Доусон снисходительной, понимающей улыбкой, означавшей: ох уж эти мужчины и их непостижимая страсть разглагольствовать о конкретных фактах, тогда как в мире столько всего гораздо более увлекательного!

— И я точно знаю, что это был не голубь! — с нажимом убеждал Доусон воображаемого оппонента. Воображаемого, поскольку не мог же он и вправду считать оппонентом свою жену или светловолосую, в пух и прах разодетую даму, которая смотрела на него дружелюбно, но с некоторым беспокойством. — Ястребы-перепелятники не всегда парят. Все считают, что они парят, а они не парят. Они камнем падают под деревья. Просто смешно заявлять, что раз он не парил, то, дескать, это был голубь!

Нарядная дама ничего такого не заявляла и теперь взирала на Доусона не только с беспокойством, но и с обидой. Но напрасно она приняла его слова на свой счет — могла бы догадаться, что для Доусона она всего лишь неполноценная замена группы восхищенно внимающих натуралистов-профессионалов.

— Кое-кто считает, что в городе их не встретишь, но это не так! — Доусон, торжествуя, обвел взглядом слушателей. — Да и можно ли назвать наше местечко городом? Сколько у нас старых вязов… — Он неопределенно повел рукой и вперился поверх крыш мечтательными глазами пригородного жителя, который силой воображения легко мог сровнять с землей акры кирпичных и деревянных оград и узреть первозданную сельскую красоту местности. — Да у нас за теннисным клубом настоящий лес. Там вполне может свить гнездо пара перепелятников. Даже несколько пар.

— Ну разумеется, — неуверенно откликнулась дама.

Ясно — совершенно не знакома с предметом разговора и отчаянно пытается сгладить пробел в познаниях, а потому старательно удерживает внимательное выражение лица и не переставая потягивает джин с лимоном. Розамунде стало жалко Доусона. Что бы такое сказать про ястребов-перепелятников, чтобы его поддержать? Может быть: «Как приятно сознавать, что они у нас живут. Дай бог им здоровья»? Нет, пожалуй, слабовато.

Но Доусон, по счастью, не замечал ущербности своих слушателей. Он оживленно вещал дальше:

— Ведь люди же ничего не видят. Не примечают жизни дикой природы просто потому, что не смотрят по сторонам. Думают, раз они живут на улице, где есть дома и другие люди, то больше тут и существовать нечему. А вы знаете, — он снова с тщетным вызовом обратился к нарядной даме, — что в Лондоне червей больше, чем людей? Можете себе представить?

Откуда он это взял? Вернее, откуда это взял автор той статьи, что попалась на глаза Доусону? Неужели городские власти платят какому-нибудь доброхоту, чтобы он считал червяков? Или, может, университеты дают на это гранты? На какие удивительные занятия, оказывается, при желании можно тратить свое время. Доусон между тем явно ждал соответствующей реакции на свое драматическое заявление. «Правда? Что вы говорите!» — было недостаточно.