Богатые девушки - Зильке Шойерман Страница 18

На чердаке не было ничего, кроме стола, стула и старой вешалки. Зимнее солнце, смотревшее в чердачное окно, хоть и не давало никакого тепла, отбрасывало на пол узкий треугольник света, в котором, мерцая, слоями плавала пыль. Все здесь выглядело ирреальным, вне времени и пространства, словно прямо с этого чердака можно было шагнуть в другое измерение. Якоб стоял у вершины треугольника, словно на командном пункте. Он прикоснулся пальцами к пустому столу. Здесь он будет работать.

Он снова спустился по лестнице в гостиную, где об его ноги немедленно стал тереться кот. Якоб сделал глоток пива из кружки, склонился над фотографией и долго ее рассматривал. Изображенный на ней кукольный дом был действительно виден во всех мельчайших деталях. Он взял бумагу и карандаш, список грозил оказаться длинным. Он написал «лампа» и сделал паузу; «обои», «краска», «дерево», «стекло», «письменный стол», «гарнитур гостиной», «кровати». Список не отличался упорядоченностью. Все это надо будет потом привести в порядок и наметить этапы работ, «гвозди», «клей», «ковер», «лак», он задумался: наставление по проектированию; естественно, для такого случая надо составить руководство по проектированию. «Кукольный дом своими руками» или что-нибудь в этом роде. Он снова про себя отметил, как он любит вещи на стадии планирования. В планирование он всегда окунался с головой, как в море. Так же и с этим планированием, несмотря на то что он согласился на эту работу по собственной охоте — сделать племяннице к Рождеству кукольный дом, да и то скорее от изумления, так как сестра никогда ни о чем его не просила, и сам он тотчас пожалел о своем согласии, тем более что времени оставалось в обрез. Между тем все могло бы сложиться и по-другому, однако его оставила Мона, и вот он сидит здесь. Когда он сегодня утром обнаружил в почтовом ящике фотографию и записку: «Тысяча благодарностей и тысяча поцелуев за твой труд. Твоя Саския», Якоб был безмерно обрадован и поцелуями, и полученным заданием. Выходит, именно для этого он брал отпуск. Правда, они собирались поехать отдохнуть.

Он долго и пристально рассматривал фотографию. Саския, его сестра, хотела домик для Анники, такой же, какой когда-то был у нее самой. Она сфотографировала тот старый домик игрушечным детским фотоаппаратом, об этом было сказано и в письме, но на фотографии был не только домик, на заднем плане в той же комнате стояла незнакомая девочка лет пяти. Наверное, это была подружка Саскии. Но изображение было слишком расплывчатым, чтобы разглядеть ее черты. Передний план был более резким. Да, наверное, это подружка по играм Саскии, курносая девчонка с торчащими во все стороны светлыми вихрами и обстриженной до длины, самое большее, два сантиметра челкой; на кончиках волосы становились совсем белесыми, от этого казалось, что волосы растут не из кожи головы, а откуда-то из пространства, с противоположного конца. Но самое большое впечатление на Якоба производил взгляд, пронизывающий взгляд, который, казалось, не был направлен на юного фотографа, да и вообще не принадлежал миру детства, словно детская и подруга были лишь весьма правдоподобной иллюзией. Чувствовалось, что гораздо важнее внутренние картины, застывшие в глазах девочки, и именно эти картины на самом деле рассматривает ребенок.

С большим трудом он отрывает взгляд от девочки на фотографии. Кукольный дом снят очень отчетливо, можно рассмотреть каждую деталь, даже крошечные лампочки в гостиной. Саския права, он вполне сможет сориентироваться по этой фотографии. Он оторвал взгляд от фотографии и поднял голову, комната была невообразимо пуста в сравнении с маленьким изображением, он поежился, как от холода, явственно услышал ее голос, слова прощания, механические, бездушные, холодные, «это окончательно», такого она не говорила никогда, не говорила, несмотря на множество ссор, это было не в обычае Моны. И убегать тоже было не в ее обычае, особенно от ссоры. Темные волосы ее гордо развевались, как покрывало, когда он смотрел ей вслед. Теперь он снова отчетливо видел эту картину своим внутренним взором.

Он уже перестал считать дни с тех пор, как ушла Мона. Он спрятался в свое новое занятие, как в черную дыру времени. На чердаке, в треугольнике света и пыли, он охотно проводил теперь все свое время, запах опилок и столярного клея напоминал ему о годах ученичества. Карандашом, по линейке, он наносил на фанеру тонкие линии, большие пластины ему нарезали, но тонкую работу он выполнял сам, этажи он делал в масштабе 1:12 высотой от 220 до 250 миллиметров, он сложил этажи и склеил их. Собственные руки стали казаться ему крупнее и проворнее. Пилки, напильники, измерители. Он пил пиво, вино или виски и ни о чем не думал. Первые два дня он слушал радио и забавлялся мыслью перетащить наверх телевизор, но потом заметил, что ему нужен покой, не размышления, а просто покой. Дни перетекали один в другой, на улице поздно светало и рано темнело, один зимний день был как две капли воды похож на другой, а он, сидя за письменным столом, дополнял остов кукольного дома лестницей, обоями и паркетом, рассуждал над планировкой. Рядом с гостиной он задумал салон для вечеринок, в доме будут родительская спальня и детская, ванная, кухня и музыкальная комната. Он чувствовал себя так же, как когда-то, когда болел гриппом — то было приятное чувство собственной беспомощности.