Прекрасные тела - Лора Каннингем Страница 18

Но хоспис помог Нине отказаться от борьбы. Раз ее мама не справляется сама, у них нет выбора: они должны следить за тем, чтобы и постель, и сама больная содержались в чистоте. Нина часто задавалась вопросом: а что же происходило в прошлые тысячелетия, когда одноразовых подгузников еще не существовало? Вероятно, ответив на этот вопрос, можно было понять, почему в течение веков человечество не знало счастья. Без памперсов положение лежачих больных было уж совсем унизительным. А теперь есть целые пачки одноразовых подгузников с аккуратными синими швами, бегущими по белой полупрозрачной поверхности, словно капилляры. Промокая, они приобретают странную плотность, как будто их наполнили желатином, — в сущности, они работают по такому же принципу, трансформируя жидкость в гель. Когда памперс больше не может впитывать, синяя нить превращается в желтую, и становится ясно, что пора надеть новый.

«Для любимого человека ты способен сделать больше, чем можешь себе представить», — подумала Нина, на автомате проверяя свою маму и подтирая ее. Старая женщина, моргая, посмотрела на дочь и запела:

— Нянчи свою маму, как она нянчила тебя…

Нина засмеялась, хотя эта песенка, повторяемая Мирой все чаще и чаще, вызывала у нее чувство неловкости.

— Тебе не холодно, мама-ле? — спросила она.

Говоря по правде, сегодня вечером ее мама жаловалась на холод, и Нина думала: а что если это один из тех семи признаков приближения смерти, о которых она не хотела читать? И что у Миры с глазами? Глаза, казалось, тоже изменились: на радужной оболочке словно бы осел туман, окружив коричневые зрачки полоской изморози.

Но самое странное, что Мира, всегда считавшаяся хорошенькой, никогда еще не выглядела такой миловидной, как сегодня. Ее чистая белая кожа приобрела мраморный блеск; само ее тело казалось таким гладким, блестящим. В оттенке и фактуре ее кожи было что-то, напоминающее скульптурные изображения Мадонны, оплакивающей Христа… А может, из мамы начала уходить жизнь, и потому она напоминает неодушевленный предмет? Нина заставила себя прислушаться к маминому дыханию: ее предупреждали, что если она услышит «бульканье», ехидную погремушку смерти, то это будет еще один признак скорого конца.

Нет, дыхание Миры казалось ровным. Нина поднесла ко рту матери ложечку вишневого желе. Оно оставило след на ее губах и на несколько минут придало ее лицу выражение странного очарования.

— Нянчи свою маму, — снова запела Мира, — как она нянчила тебя…

Она попросила, чтобы Нина тоже спела ей в ответ, и Нина, обладающая хорошим голосом, запела: «Rushinka mit mandlin». Изюм и миндаль.

Напевая свою песенку, Нина пыталась подражать интонациям Миры. «Rushinka mit mandlin…», сладкое угощение — изюм и миндаль… Она пробовала имитировать мягкость маминого голоса, нежность, с которой та описывала любимое лакомство своего детства. Сколько же времени прошло с тех пор, как Мира пела Нине эту песню? Кажется, это было так давно, что и не вспомнить — когда. Само чувство, скрытое в этой песне, сладость того изюма и вкус того миндаля казались оставшимися в далеком прошлом, давно ушедшими, устаревшими. Вероятно, безмятежная любовь тоже давным-давно вышла из моды и теперь выглядит так же странно, как чехлы для мебели и мастерицы, их пошившие…

Тут Нина испугалась, что может заплакать (маме не следует это видеть). Она встала, пошла на кухоньку и помыла посуду. Сиделка должна была вот-вот подойти. Нине потребуется час, чтобы добраться до Джесси, а потому ей лучше начать собираться прямо сейчас. Она принюхалась к кухонным запахам и почувствовала какой-то крепкий аромат. Ай-ай-ай, она же забыла (а вдруг и у нее начинается fergessen?), что поставила в духовку шоколадный торт без муки, а с тех пор прошло уже почти полчаса. Это был дружеский вклад Нины в сегодняшнее празднование: она сама вызвалась принести десерт.

Она заглянула в духовку — и правильно сделала: торт уже стал коричневым и поднялся высоко над краями формы для выпечки. Нина схватила одну из маминых прихваток (конечно же, сделанную собственными руками Миры) и достала суфле из духовки, стараясь действовать осторожно, чтобы, не дай бог, его не тряхнуть. Она тут же испытала чувство гордости: торт получился красивый, с равномерно выпуклой поверхностью, с нужным числом бороздок и пузырьков. Он поднялся как нужно и держался на должной высоте.

Чем больше Нина сидела на диете, тем больше ее увлекала еда. Однако она не нарушала диеты: нет, она утоляла свой аппетит, готовя для других. Это суфле было последним в изысканной серии тортов и пирожных, которые она извлекла из духовки. Теперь она стряпала по нескольку раз в день, готовя все те блюда, которые когда-либо нравились Мире: коричневые чоленты, [25]куриный бульон, приправленный укропом, нежные креплах. [26]Вот и сегодня она терла морковку для любимого маминого гарнира, для так называемого цимеса. Нина подала его маме на ланч, ожидая восторженной реакции и надеясь на еще одну ритуальную шутку: «Ай, и зачем ты все это делаешь? Зачем весь этот цимес?» Ведь «цимесом» называют не только блюдо, но еще и шум, суету.

Но Мира молчала, только механически кивая головой. Она махнула рукой, словно говоря: «Уходи». Ее молчание и слабость испугали Нину. Может, это еще один признак близкой смерти — отказ от еды? Во всяком случае в брошюре он значился. Она стала просить маму:

— Пожалуйста, хотя бы попробуй.

Они так много шутили — даже в те первые месяцы, когда маме уже предрекали скорую смерть. Даже тогда ее мама хихикала, смеялась: «Попробую, попробую…», а потом съедала больше, чем можно было ожидать. Но не сейчас, не сегодня. Нине вдруг показалось, что она слишком рискует, отправляясь на вечеринку в честь Клер. А что если мама умрет, когда Нины не будет дома?

Нина решила не уходить из дому, пока Мира хотя бы немного не поест. Она приготовила ее любимую солонину. Острый чесночный аромат заполнил всю маленькую квартирку, навевая воспоминания о пышных застольях. Солонина с капустой и вареной картошкой, а на десерт — яблочный пирог.

— Что может быть лучше? — часто приговаривала Мира.

Она сама любила готовить солонину, отказываясь от «низкокалорийного и несоленого» ради настоящей еды.

— Весь смысл в том, чтобы мясо было сочным.

Нина посмотрела на солонину: действительно, розовая и сочная. Она почувствовала, что у нее у самой слюнки текут… Нина устала от этих дурацких диетических коктейлей, но результат ее устраивал. Вот и сегодня утром ей удалось влезть в брюки, которые еще на прошлой неделе отказывались на ней застегиваться. Нина вскочила, подпрыгнула, джинсы сели, как влитые… правда, это были джинсы четырнадцатого, а не двенадцатого размера. М-да, джинсы сидели, пожалуй, слишком плотно, и все-таки она могла в них пойти. Как здорово — она худеет, действительно худеет… Самое страстное желание Нины оставалось неизменным: «Господи, пусть меня будет как можно меньше».