Поцелуй воина - Кэрри Лофти Страница 18

– Едва ли это справедливо для тебя, – сказала она, сглатывая подступающую желчь. – Быть изгнанным вместе со мной.

Его голос пророкотал около ее уха, приглушенный гром:

– Это извинение?

– Не думаю. Ты сам себе это устроил.

– Продолжай говорить это, inglesa. – Он остановился и поддержат ее, когда она стала падать. – Тогда ты не разделишь ответственность.

Ада облизнула губы, никогда в жизни она не чувствовала такой жажды.

– Ты не мой хозяин.

– И не хочу им быть.

– Тогда почему ты делаешь это?

– Я обязан, – быстро ответил он. – Все, чего я хочу, – это чтобы ты мне не мешала.

Она споткнулась, но он не позволил ей упасть. Злость и знакомый кнут предательства ударили ее в грудь.

– Это из-за Джейкоба, да?

– Не совсем. Ты мое...

– Что?

Он остановился перед широким сводом и разноцветной кирпичной стеной бывшей мечети, теперь переделанной в собор, и сердито посмотрел на нее. Но в его голосе прозвучало сомнение.

– Ты мое последнее испытание перед вступлением в орден. Я должен помочь тебе выздороветь, или мое послушничество пойдет прахом.

Все ощущения безопасности и неожиданного уюта улетучились. Он защищал ее от доктора, согревал ее, и все это только чтобы выполнить долг.

– Все это похоже на игру, которую ты должен выиграть.

– И я выиграю, ради тебя и ради меня.

– Делай что должен. У меня нет сил бороться с тобой. Не сегодня. – Темная узкая улица угрожала перевернуться. Ее пульс грохотал, как копыта мчащейся галопом лошади. – Куда мы направляемся?

– Ты не должна разговаривать, – сказал он.

– Задавать вопросы, ты хотел сказать. Потому что ты не знаешь самого себя?

–– Я ищу место, где не было бы ни ноющего доктора, ни хрупкой обстановки. С тобой в первую очередь требуется прочность во всем.

Он кивнул на внутренний двор напротив собора. Они проковыляли по узкой улице к одному из скромных домиков, который примыкал к дальней стороне внутреннего дворика. Хотя и пустынный, плохо освещенный участок грубых кирпичных лачуг буквально гудел от невидимой жизни. Ночные места.

– Джейкоб спасает меня из борделя, ты тащишь куда-то нас обоих из-за необходимости не дать мне навредить самой себе, а потом приводишь меня сюда? Вероятность, что я найду опиум, очень высока.

– Я не собираюсь позволять тебе даже пытаться, – сказал он. – Наставник Пачеко дал мне имя женщины, которая может пустить нас на ночлег.

Ада пристально уставилась на него, пытаясь понять странную напряженность в его голосе. Бледная луна и редкие звезды не позволили разглядеть его лицо. Ему явно было не по себе. Рука, которой он обнимал ее, поддерживая, напряглась, и мышцы на животе стали каменными.

– Скажи мне.

Габриэль нахмурился и покачал головой.

– Она... женщина. Она covigera.

Там, где раньше была тошнота, в ее горле поднялся смех. Она наслаждалась этим коротким мгновением его смущения.

– У меня нет ничего, чем может прельститься covigera.

Глаза, ставшие черными от темноты, испытующе смотрели в ее глаза и внимательно скользили по ее лицу. Ада почувствовала, как румянец крадется по ее щекам, следуя по тем местам, где прошел его взгляд, – жар, совершенно отличный от лихорадки.

Его рука все еще обхватывала ее, поддерживая и прижимая. Голосом слишком тихим, чтобы быть услышанным, он прошептал:

–Ты...

– Я – что?

– Ты искушаешь меня.

Она выдохнула. С трудом. Грубая честность этих трех слов прорвалась сквозь ее боль и гнев, всего на мгновение. У нее нет никакого желания сдаваться мужчине, который держит ее узницей. Одного глупого страстного желания было и так больше, чем она могла вынести.

– Но ты же не занимаешься организацией незаконных встреч с замужними женщинами, – сказала она, пытаясь вернуть к жизни свой беспечный смех. – Такая, как я, не стоит ее внимания.

Он выпрямился и ушел в себя, как будто надел доспехи перед битвой. Когда он постучал в дверь, его глаза ничего не выражали, а лицо было бесстрастно, он спрятал эту искру откровенного вожделения. Спрятал так тщательно, что заставил Аду сомневаться в самом его существовании. Странное покалывание в ее бедрах могло быть проявлением лихорадки, а не воздействием его горячего взгляда. И ее гортанные слова скорее походили на каприз, созданный ее воспаленным мозгом.

Охваченным болезнью, ни ее телу, ни разуму нельзя было доверять.

Да, именно так.

– Ну и вид у нее, – сказала седая женщина в ореоле растрепанных волос.

Пачеко, когда говорил о ней, называл ее просто «сеньора». Ее пергаментная кожа была покрыта созвездиями темных пятнышек. Водянистые глаза, один из которых был совсем белый, скользили по Аде, которая привалилась к стене, не в забытьи, но тихая и неподвижная.

– Ты хочешь продать ее? – спросила она.

Габриэль сжал губы и с усилием сдержался.

– Нет. Мне нужно место, чтобы остаться с ней, незамеченным. Вероятнее всего, на несколько дней.

– А-а, придерживаешь ее для себя. Comprendo (понимаю исп.).

Старуха подковыляла к Аде и низко наклонилась, взяв ее за подбородок скрюченными пальцами. Ада не сопротивлялась, но и не смотрела «сеньоре» в глаза.

– Могла бы быть красивой, если ее как следует вымыть.

Габриэль достал кошель из сумки и погремел тяжелыми золотыми монетами.

– У вас есть вода? А комната?

Сеньора встала и посмотрела ему прямо в лицо.

– Ты caballero? Ты здесь, чтобы испортить мое дело?

– Меня заботит только эта девушка.

Из ее рта вырвалось веселое кудахтанье, открыв старые желтые зубы, среди которых зияли прорехи. Габриэль с трудом удерживался, чтобы не закрывать нос от ее смрадного дыхания.

– Тебя заботит только эта девушка. Ха! Мне нравится твоя мысль. – Она ткнула узловатым указательным пальцем в его грудь, потом схватила кошель с монетами. – Но только попробуй испортить мне дело, и ты уйдешь. Жены не хотят свидетелей, слышишь? Никаких. Влюбленные мальчишки не хотят, чтобы ты распугал всех жен. А я – я не хочу на костер.

Он наклонил голову, едва заметно кивнув.

– Как скажешь.

– Только так.

Габриэль попытался подавить в себе отвращение и к хозяйке дома, и к ее обиталищу. Целью ковихеры была организация встреч между замужними благородными дамами и их тайными поклонниками. Их противозаконное присутствие в обществе – нарушающее брачные клятвы и соблазняющее уважаемых женщин к падению – в случае раскрытия означало суровое наказание.