Проклятая война - Людмила Сурская Страница 18

Неутомимый Казаков не только умело организовывал в бою артиллерию, он был шустр во всём. Умел и успевал, как хорошо повоевать, так и широкопланово пофлиртовать. Мужик во всём орёл. Меня тогда поразило его ловкое обращение с женщинами. Он легко знакомился. Быстро находил с прекрасным полом общий язык. Всеми был любим и обожаем. И вообще этот человек был полной противоположностью мне. Вступал в разговор, одаривал девушек вниманием и подарками. Я же так не мог. На моём языке словно гири висели при общении с женским полом или язык говорил совсем не то, что требовалось. И из любой попытки поговорить получалось чёрте что. Краснел, галантно расшаркивался или нёс околесицу. Если ж я пытался скрыть своё смущение и напускал суровость, то женщины пугались. А так хотелось поговорить о семье, выплеснуть на кого-то свою боль. Чтоб послушали и пожалели. В себе носить это, нет никаких сил. А с мужиками вести разговор бесполезно. Дубы стоеросовые. Да и плакаться вроде в мужское плечо стыдно. Не один я без жены воюю. А вообще, понять душу мужчины может только женщина. Остаётся открытым вопрос, где её тут взять, одни молоденькие девчонки, что они понимают, если и жизни-то ещё не видели. Казаков, красивый, разудалый малый, смеясь не раз предлагал посодействовать. Что, мол, тут канитель разводить, нашёл проблему. Бери любую какая понравится. Нас каждый час убивают. Война. Она всё спишет. Найдётся жена, спасибо скажет, что тебя грела для неё. А не поймёт, гони в шею. Баб что ли мало. Бери пример с меня, не тушуйся. Ты у себя один, а их навалом. Нас тут побьют, а их в тылу ещё пруд пруди останется. Так что ни в чём себе не отказывай. К тому же война войной, а бабы бабами. Баба она и на войне баба. Не надо себя обделять. Жена что у тебя там святая… Одна любовь — это выдумка романистов.

Морщился и отказывался. Женщина, женщине рознь. Не всегда та, что удовлетворит твою необходимость, поможет и душе. Хотя мужики тоже разные: у одного душа болит, а второй вообще живёт без такого органа и не страдает. А Казаков отличный командир, но с женщинами прост до примитивности… Впрочем это его дело. К тому же не исключено, что больше рисуется. Хотя кто знает, возможно, он и прав. Люди все разные. А Юлия ждёт. Я на сто процентов уверен. Никогда моя девочка ничего такого себе не позволит. А жизнь удивительная штука. Она, неумирающая и чудесная, оказывается, припасла для меня радость.

"Ура! Ура! Ура!" Сегодня у меня точно праздник. На всю жизнь запомню это число 30 сентября. Начальник штаба принёс справку: семья нашлась. Волею судьбы они оказалась в Новосибирске. Снова, без оглядки на пережитое, верилось в удачу, ведь она, как выясняется, временами улыбается ему. Я так счастлив, так рад, что не описать. Мне хочется поделиться радостью со всеми. Наверное мои глаза блестят неестественным блеском, это и так замечают все. Казаков тут же предложил ради такого не рядового события организовать маленький праздник, я был не против. Это такое счастье знать, что Юлия и Ада живы. Но немного растерялся, когда увидел, что тот пригласил женщин. Мне казалось это не совсем удобным и к месту. Тем более, молоденькие девчонки, какой с них толк. Но портить веселье не стал. Расстарался, пусть будут. У Казакова была, особая дружба с военврачом Галиной Шишманёвой и та привела подружек. У меня сердце переворачивается, когда вижу девчонок на фронте. А одна такая маленькая, худенькая, остроносенькая, чем-то похожа на Люлю. К тому же молоденькая совсем. Чуть постарше Ады. Сидит глазёнками хлопает. Жутко стесняется. Другие девчонки покрепче, посолиднее, а эта ну сущий воробушек. Подумал: "Как когда-то Люлю". Зато голос, как у соловушки. А я страшно люблю слушать когда поют. Немного пристальнее, чем хотелось бы, посмотрел на девчонку, смутил, виноват, не сдержался, увидел этого "воробышка" и сразу своих жену и дочь вспомнил. Одна она вернула меня к ним обеим. Сердце заныло. Поднялся, вышел, закурил. Может и прав Казаков, ведь война неумолима: будущего у нас может и не быть. Слишком зыбкий мосток перекинут между прошлым и будущим, он может оборваться в любую минуту. Так возможно, не стоит, загонять себя в какие-то рамки. Но как же Юлия? Я не могу… Себе и то клялся… Сегодня написал Люлю и Аде впервые адресные письма. Теперь точно знаю, что дойдут, и они их получат. Если б они знали, как хочется получить от них весточку.

Обхватил стул за спинку. Задумчиво смотрю в оконце. В осенних сумерках сеет дождь. На земле тускло поблескивают лужи. Ветер безжалостно трепал пожухлые листья. Он яростно срывал их с ветвей и кружа бабочками опускал их на мокрую землю. "Юлия, что ж мне делать. Я живой мужик… А значит, под каким бы влиянием нахлынувших воспоминаний о любимой мужчина ни прибывал, он живёт не только ими, но и помышляет о возможных приключениях текущего дня. Так уж устроена его природа. Пока он жив, нуждается в адреналине, который подпитывает его желание жить и отвлекает от серости будней, а на данный момент от войны. Должна же Юлия понять…" Убеждал, убеждал себя, но пока не вышло.

И опять трудоёмкая, жестокая работа войны. Бои, потери, кровь, смерть…

Не забываю о раненных. Они недолжны чувствовать себя покинутыми…Вот и в этот раз проведывали раненных бойцов, ездили в госпиталь. Раздали раненым, привезённые с собой, посылки, вручили награды, поблагодарили. Встретил бойца, какой служил у меня ещё в Монголии. Человеческой памяти нет замены и цены. Вспомнили прожитое вместе время. Поговорили. Шёл вдоль ровных, как солдатские шеренги коек и благодарил солдат за выносливость, самоотверженность и служению долгу. Склонял перед их солдатской долей голову. Что я ещё могу, отправляя каждый день на смерть, только просить, чтоб берегли себя, зря не рисковали и все постарались остаться живыми. Мне страшно и больно быть хозяином их жизней, но не я придумал войну. И бой идёт не за клочок земли, а, возможно, что за саму жизнь на планете Земля и в том бою я тоже только солдат. В уголочке лежал забинтованный ребёнок. Это маленькая девочка. Которую, с обезумевшими от горя глазами мать, принесла сюда после бомбёжки. Девочке ампутировали ножки, и она всё время спрашивает теперь, когда они начнут у неё расти. Видит бог, я привык ко всему, но изуродованные детские тельца на войне разрывают моё сердце. Перед глазами встало прощание с семьёй, как наяву: Юлия и Адуся, держащиеся за оба мои рукава. "А что, если и с ними что-нибудь случилось. И они вот так… ну почему так долго нет писем…" Проглотив обжегшую горло горечь, отвернулся. Стараясь, чтоб не заметил кто мою слабость, вышел. Только встал под деревом, спрятался в общем, закурил, как на глаза попалась невысокая худенькая девушка со светлыми волосами и серыми глазами, ему показалось, что он где-то уже видел её. О, вспомнил! Опять та девчонка "воробышек", что приводил Казаков, запомнил: пела, как соловушка. Она оказывается врач. А манюнечка такая. Обрадовалась, глазёнки сверкают, улыбка на лице, шейку тянет и бежит навстречу. И уловив вопрос в моих глазах стушевавшись пролепетала: "Вы к нам!" Подошёл, грозно спросил:

— Что ж вы, товарищ офицер, не приветствуете старшего по званию?

Шутка получилась глупой. Но в голову ничего не пришло другого. Остаётся только завидовать Козакову, всё у него по делу и с лёгким юмором выходит. А я пошутил называется — напугал. Но опять же не скажешь: помните, вас Казаков к нам привозил… Напугалась, улыбка потухла и виновато глазульками хлоп, хлоп. Ну, думаю, точно Адка. Её как застукаешь на чём-то шкодливом, так же моргает. Разве такому воробушку на войне грязь месить, ей бы ещё в куклы играть. Пожалел, что напугал. Решив реабилитироваться, растянув губы в приветливой улыбке, продолжил разговор: