Я говорил, что лучше промолчать? - Эстель Маскейм Страница 18

Наши дни

Хотя в комнате работает телевизор, я смотрю в потолок. Лежу на кровати в наушниках, подложив под голову три подушки, и слушаю всякую депрессивную ерунду вроде групп «You Me at Six» и «All Time Low». Никогда не признаюсь, что мне нравятся такие песни, просто они заставляют задуматься. Надо бы собираться к Тиффани – мы договорились встретиться через час, – а я предаюсь размышлениям, от которых вечно портится настроение. Такое происходит, когда я забываю принять антидепрессанты, то есть регулярно. Но сегодня-то я их не забыл! Вдвойне обидно.

Случается, я чересчур забиваю себе голову. Обычно я – хозяин положения. Для всех Тайлер Брюс – крутой парень, и мое поведение должно этому соответствовать. Чаще всего я справляюсь, лишь иногда не выдерживаю и на какое-то время становлюсь собой. Вот как сейчас. В комнате никого, спектакль устраивать не перед кем. Можно сколько угодно лежать в капюшоне и наушниках и гадать, в чем смысл моей дурацкой жизни. Особенно этот вопрос достает по ночам.

Хотел бы я знать, что меня ждет. Однако думать о будущем страшно: вдруг у меня его вообще нет? Я сам все усложняю, потому что слишком заморачиваюсь на том, как пережить день без нервного срыва.

Повернувшись на бок, таращусь в стену. Иногда я по привычке смотрю в пространство. Когда я был маленьким, этот прием помогал забыться; теперь же мне не дают покоя мысли.

Как жаль, что я не такой, каким пытаюсь казаться. Крутого Тайлера Брюса ничто не беспокоит. У него куча друзей, сексапильная подружка, шикарная тачка. Он счастлив. В отличие от жалкого Тайлера, у которого нет ни одного настоящего друга, сексапильной подружке он на фиг сдался, а на шикарную тачку пришлось потратить почти все деньги из трастового фонда. Я слишком переживаю по каждой мелочи, не люблю огорчать маму и не способен определиться, кто я на самом деле. Отец искалечил мне душу.

Не уверен даже, существуют ли слова, которыми можно выразить, как я его ненавижу. Эта ненависть, зародившаяся в груди, пустила метастазы по всему телу. Она разъедает меня, разжигает во мне ярость, заставляет срываться на маме и братьях, на Тиффани и друзьях, на учителях и случайных людях, с которыми я даже не знаком. Я не в силах себя контролировать. Я превратился в желчного, злобного типа и уже за одно это никогда не прощу отца.

Он пять лет как в тюрьме. Надеюсь, что ему там плохо. Что он медленно сходит с ума в одиночестве, осознавая: его никто не навещает, он никому не нужен. Что он горько сожалеет о каждом мгновении причиненной мне боли. Отец потерял все – но и я тоже. Интересно, мучает ли его, как меня, бессонница, когда в голове безостановочно крутятся одни и те же вопросы? Пытается ли отец, как и я, понять, почему стал таким?

Скорее всего, он уверен, что теперь, когда его нет рядом, я живу лучше. Вряд ли он догадывается, что на самом деле легче не стало. То, что он со мной сотворил, исковеркало мое сознание. Как бы я желал, чтобы он понял: заживить душевные раны гораздо труднее, чем заклеить пластырем ссадину, наложить гипс на перелом и подождать, пока пройдут синяки.

Боюсь, что ничего уже не исправить. Что я никогда внутренне не восстановлюсь, не склею разбитую вдребезги судьбу.

Сквозь звуки музыки слышу, что снизу зовет мама. Сажусь на кровати и вытаскиваю один наушник. Мама кричит, что они уезжают в ресторан, на семейный ужин. Видя мое настроение, она не настаивает на моем присутствии, за что я ей очень благодарен. Нужно по крайней мере выйти и попрощаться с ними.

Заставляю себя встать и, как был, в наушниках и капюшоне, не выключая музыки, направляюсь к двери. Выхожу из комнаты и натыкаюсь на Иден. Это первая наша встреча с тех пор, как утром она застукала нас с Тиффани в примерочной. На Иден треники – явно неподходящая одежда для ужина в ресторане.

– Ты что, не идешь? – сощуриваюсь я.

– А ты? – вопросом на вопрос отвечает она.

Значит, не идет. Получается, мы будем торчать дома вдвоем. Вот черт!

Машинально скидываю капюшон и извлекаю из уха наушник. Я так привык на людях строить из себя крутого парня, что преображение из неудачника в надменного, само-уверенного Тайлера Брюса не составляет ни малейшего труда.

– Я под домашним арестом, – вру я и, кажется, краснею. Нельзя же признаваться, что у меня просто хандра. Потираю висок. – А ты что сочинила?

– Мне нездоровится.

Звучит неубедительно. Иден начинает спускаться по лестнице. Следую за ней.

– Как интересно! Выходит, шляться по «Американ аппарель» под домашним арестом можно? – замечает Иден, пытливо взглянув на меня через плечо.

Да что она себе позволяет? Хорошо еще, голос не повысила и нас никто не услышал. Она еще не знает, с кем связалась!

– Заткнись, а?!

Остальные члены нашей странной, не слишком благополучной семейки дожидаются в коридоре. Джейми и Чейз незаметно толкают друг друга локтями.

– Мы ненадолго. – Мама, принарядившаяся по случаю семейного ужина, с лаской и тревогой смотрит мне в глаза.

Напрасно она волнуется, обычно мое паршивое настроение длится не больше пары часов.

– Даже не думай улизнуть! – для порядка добавляет мама, подчеркивая, что я до сих пор под домашним арестом. Хотя я все равно никогда ее не слушаюсь.

– Ну что ты, мам! Как можно! – заверяю ее и, прислонясь к стене, складываю руки на груди.