Родительный падеж - Мила Иванцова Страница 17

— Да, интересная история о французских конфетах, — улыбнулась Ирина. — И смешная, и грустная, и поучительная, наверное. Каждый идет своим путем. Но главное — идти. Мой Антон влюбился в автомобили, кто бы мог подумать! И вот, потаксовав, собрался работать у знакомого на СТО. Тот обещал взять, подучить, команда там неплохая, все больше появляется иномарок в городе, всем нужен ремонт, парни деньги зарабатывают, хоть и мало кто в механики собирался. Вот такое «се ля ви».

— Мне уже позже говорил один американец: «У нас плохой работы нет. Или работа есть — и это хорошо, — или ее нет». Вот и я думаю — умный человек и с руками не пропадет. Если, конечно, не усядется на чужую шею со своей ностальгией об утраченных советских перспективах. Ой, засиделись мы! С наступающим Восьмым, Ирочка!

* * *

— Светланка, привет! Это Ира. Прости, теперь уже я замоталась, хоть и есть твой номер, а дотянула аж до Международного женского! Поздравляю тебя и доченьку твою! Как вы там?

— Спасибо, ничего, живем. Малая сейчас в Умани, у бабушки.

— Поехала бабушку поздравить? — пошутила Ирина.

— Да, примерно так, — как-то невесело ответила Светлана и сменила тему разговора. — Вас тоже с женским днем! Пирожков напекли? Опять гости будут?

— Медовик испекла, полночи провозилась. Мои любят. Правда, муж сегодня работает до вечера, а кума зайдет с крестником. — Ирина засмеялась. — Так вышло, что мы, комсомольцы, все тут перекумились — кто мне ребенка крестил, кому я.

— Ну и хорошо, хоть люди вокруг тебя, друзья есть, гости придут, это здорово.

— И вы приходите, хоть и без Леси. Я не перепутала — Леся ж твоя малая? А то это уже не смешно — так и не встретились ни разу! Ты чем так занята?

— Да так… Работаем много. Вернее… — Светлана запнулась, а потом продолжила: — Работали. Сейчас думаю что-то менять в жизни. Как-нибудь при встрече поговорим. Не в праздничный же день и не по телефону! Целуй малую!

— Хорошо, Светланка, у нас уже какая-то странная традиция — праздничный перезвон раз в несколько лет! — улыбнулась Ирина. — Поздравляю еще раз! Не пропадай!

— Не пропаду, — пообещала Светлана, положила трубку и повторила уже сама себе: — Не пропаду!

* * *

— Наташ, это я. У вас какие планы на выходные?

— Да собираемся с Николкой на кладбище, ты ж знаешь — «гробки», нужно отца проведать, куличик, яиц понести, по-христиански. Я перед католической Пасхой была, прибрала на могилке, а это думали вдвоем с сыном съездить, а ты чего спрашиваешь, Ир?

— Да снова что-то там… Друг Антона позвонил, тот, что в МВД работает… ну, ты понимаешь — пожары там в лесах, ветер оттуда, дальше сама знаешь — как обычно: форточки не открывать, белье на балконе не сушить, желательно с детьми на улицу не высовываться.

— Боже мой… Опять? Да оно всегда, только «гробки», так несчастные люди пробираются в свои покинутые края, чтоб посидеть возле родных могил. Куличи, яйца, свечки… Да можно их понять. Я и не знаю, как пережила бы такое — чтоб из родного дома раз и навсегда, без права вернуться в прежнюю жизнь. Я бы просто умерла от ностальгии! Оно ж ночами будет сниться до конца жизни… Еще и не пропускают в зону, они добираются сами, как партизаны. А потом от тех свечек и костров горят радиоактивные леса и ветер несет ту чуму на нас, еще горе сеет, будто его мало… И когда оно кончится? Не первый год форточки закрываем и прислушиваемся к новостям и сплетням.

— Ой, Наталка… Умные люди говорят, что на наш век радиации хватит. А что уж она несет — того никто не знает. Иногда кажется, что все мы словно лабораторные мыши в чужих руках. Ну, не грусти, что тут поделаешь? Я предупредить звоню, лучше не высовывайтесь эти дни, зачем нарываться? Хочешь, приходите к нам, будем тут как-то развлекаться, хотя дома сидеть в такие весенние дни неестественно.

— Да нет. Если не поедем на кладбище, то уж будем дома. Посидим вдвоем тихонько. У Николки конструктор и книжки, а я хотела порисовать, чего-то душа просит. Передача была о мастерице, которая рисует батик. Ты слышала такое слово? Ой, красота! По шелку. Но там сложная технология, и ткань не всякая подходит, и краски нужны специальные, затем рисунок закрепляют, чтоб можно было потом стирать. Вот бы мне научиться! Я просидела возле экрана как зачарованная, пока рассказывали. Ну, не с нашим счастьем. Правда, такая охота взяла порисовать, да все некогда было. Вот пеленки Николкины нашла, кому они еще сгодятся? Возьму и поразрисовываю. Нормальные люди скажут — дура баба, таким играется. Да перед кем мне отчитываться? И кому от этого плохо?

— Да что ты, Наташ! Наоборот, говорят, творчество снимает стресс и реализует человека как личность! Рисуй, если душа просит. Заказываю букет! Ну, бывай, еще позвоню. Держитесь!

* * *

Вечером Антон рассказывал в кухне, как его дела на СТО, какую чудную японскую машину с правым рулем пригнал в ремонт артист нашего оперного театра. Ирина удивляется, что муж так увлекся автомобилями, раньше за ним этого не замечалось. Правда, и машины своей у них не было, вот и охоты с ней играться тоже. Но ведь Антон технарь по образованию, ему железо ближе, чем филологу. Ирина радовалась, что все при деле, что уже не так угнетает мужа несостоявшаяся с развалом Союза карьера ученого, что не увязли они в безысходности, и хотя где-то и поступились своими юношескими мечтами, но не под церковью оказались, — что-то делают, куда-то движутся. Вот еще в такси Антон поработал — тяжело, но интересно, и город хорошо изучил, и сколько историй рассказывал. Правда, и нападение пережил, когда два парня всю дневную выручку отняли да еще по шее надавали… Хорошо, что машину не забрали… Вот такая жизнь — чего только не случается.

Вдруг зазвонил телефон, Ирина выбежала из кухни в коридор, схватила трубку:

— Алло! Алло! Не слышу! Кто говорит?

Антон вышел следом — кто бы это мог звонить в десять вечера? Хоть бы ничего ни с кем не случилось. И тут Ирина, сделав круглые глаза, перешла на французский и, размахивая рукой, подбирая слова, заговорила. Она говорила громко, эмоционально, иногда смеялась, а Антон, прислонившись плечом к стене, удивленно наблюдал за этой сценой — какой-то незнакомой казалась ему франкофонная жена. Взволнованная, возбужденная, она произносила фразы довольно быстро, сбивалась, извинялась, поправляла волосы на лбу, глаза ее блестели, на щеках проступил румянец, а из всех слов муж понимал только «уви», то есть «да», «пардон», «мерси» и имена «Натали» и «Николя», которые она повторила раз пять за разговор.

Наконец Ирина повесила трубку, пожала плечами, развела руками и сказала:

— Это был Жан-Поль.

— Бельмондо? — хмыкнул Антон.

— Да нет! — Ирина ткнула его кулаком в плечо. — Ну, тот, который в прошлом году приезжал с гуманитарной миссией, ну помнишь, у нас ночевали Андре и Моник, а Жан-Поля я к Наталье пристроила, она еще волновалась, как они общаться будут.

— А, этот очкарик? Да, помню. Да вроде как-то нашли общий язык. Хотя они тогда все были такие уставшие, что упали замертво и уснули до утра.