Круги судьбы - Энн Саундерс Страница 17

Анита глянула на кольцо, подаренное Эдвардом, которое она носила не снимая на правой руке.

— Так вот почему… твоя забота?.. Потом что мама просила?

— Даже если бы Инез ничего мне не сказала, мне бы все равно пришлось приглядывать за тобой. Мы связаны…

— Каким образом, Эдвард?

Он застенчиво отвел глаза. Анита была совершенно озадачена, пока его робкая улыбка не намекнула на действительное положение вещей. Наверное, он думал, что сентиментальность — исключительно женская особенность. Видно, именно этим и объяснялось его неловкое притворство.

— Не забудь, я впервые увидел тебя, когда тебе был день от роду. Я очень тебя люблю, и мне бы не хотелось, чтобы ты влюбилась не в того…

— А Фелипе как раз тот, кто нужен.

Насмешливое его движение бровью словно вопрошало: «А откуда тебе знать?»

Она знала. Она чувствовала сердцем. Для Эдварда же это область являлась непознанной стихией. Его аналитический ум юриста требовал голых фактов. Анита сосредоточенно нахмурилась, словно готовясь к тому, чтобы представить дело в суде.

— Вот ты назвал Фелипе авантюристом, а знаешь, кто такой авантюрист? Это человек, гоняющийся за удачей, пользующийся недозволенными средствами в достижении цели, человек, который готов принять участие в любом опасном предприятии. Это все, кажется, во всем подходит Фелипе. Его профессия, конечно, не самая почетная, но на это должны были быть свои причины. Дело не в том, что человек делает, а почему он это делает. Я хочу сказать, нельзя наказывать ребенка за шалости, не потрудившись сначала выяснить, почему он так себя ведет. Разве нет?

— Вижу, этот парень нашел в твоем лице горячую защитницу. Ты хочешь сказать, что по какой-то неизвестной причине у него появилась потребность самовыразиться именно таким образом? Что он должен именно так самоутверждаться? Да?

— Или стараться быть похожим на кого-то. Может быть, на своего отца?

Откровенное непонимание, читавшееся во взгляде Эдварда, сменилось неловкостью и смущением, и он начал водить пальцем по скатерти. Ему ужасно не нравилось обсуждать вещи, которые имели хоть малейший привкус скандала, а может быть, походя очерняя Фелипе, он не хотел делать того же самого в отношении Пилар. Во всяком случае, заговорил он странно невыразительным голосом:

— Эта сторона его жизни несколько загадочна. Все знают, что у Пилар был когда-то мужчина. — Он поморщился, давая тем самым Аните новую пищу для сомнений. — Но все это очень туманно. Об этом вслух не говорят.

— А вот на тебя посмотришь и все сразу поймешь. Может быть, в этом и заключается причина?

— Да, может быть, — признался Эдвард с мрачным оживлением. — Если бы я не знал своего родителя, — осторожно продолжал он, — я бы задрал нос повыше только для того, чтобы досадить всем.

Представив, как Эдвард задирает нос повыше, Анита улыбнулась, и лишь любовь к нему удержала ее от насмешки, хотя Эдвард не мог не заметить шаловливого блеска ее глаз. Он улыбнулся в ответ и накрыл своей ладонью ее руки.

— Я не могу запретить тебе видеться с этим парнем. Я не являюсь твоим официальным опекуном, да и ты все равно совершеннолетняя. Но я прошу тебя, — он стал серьезным, — будь осторожна.

Анита понимала, что Эдвард беспокоится. Он милый, умеет сочувствовать, но его страхи не имеют оснований. Фелипе не может ее обидеть, убеждала она Эдварда. Немного подумав, она поправилась — не может обидеть намеренно. А если даже это и случится, бегством не избавишься от обиды. Иногда надо иметь смелость смотреть правде в глаза. Может быть, если станешь себя вести именно так, словно ты достаточно взрослая, сильная и храбрая, то желаемое непременно получишь.

Эдвард молча следил за ходом ее мыслей, незаметно наблюдая за сменой выражений лица. По нему, одно за другим, пробежали выражения сомнения, досады, и осталось одно — упрямство, к которому он так привык и к которому отнесся с должным уважением. Такое лицо у нее было всякий раз, когда она встречалась с чьим-либо вызовом. Да, у нее хватало воли, чтобы не отворачиваться от проблем: Эдвард знал это, наблюдая, как она вела себя во время болезни матери. Но именно потому, что Анита все еще не оправилась от перенесенного, она не была готова вступить в серьезную битву.

Эдвард вздохнул. Он сделал, с его точки зрения, главное: он раскрыл ей глаза. Больше он ничего не может предпринять.

— Мне надо было сыграть роль злого дядюшки и отвезти ее домой, — признавался он позже Кэти. — Только…

— Если ты так поступишь, — предупредила она, — фантазия Аниты разыграется еще больше: увлечение она станет считать чем-нибудь более серьезным. Лучше не вмешивайся, и пусть все выдохнется само собой.

— Если бы это было так! — вздохнул Эдвард.

У него объявился неожиданный союзник: Пилар тоже хотелось, чтобы дело умерло естественной смертью.

— Моя мать тревожится насчет нас, — сказал Фелипе Аните. — Она сказала мне, что нам нельзя любить друг друга, потому что нас разделяет непреодолимый барьер.

— Что она имеет в виду?

Он пожал плечами:

— Когда мать решает быть загадочной, понять ее бывает невозможно. Но у меня есть идея. Тебе не нравится, как я зарабатываю себе на жизнь?

— Нет, Фелипе, честно, не нравится.

Между ними повисло молчание, во время которого оба мысленно созерцали этот неприступный барьер. И тень его легла на их лица, притушив улыбки, которыми они обменялись при встрече. Они не договаривались о свидании, а случайно встретились на улице.

— Я все равно шел к тебе, — признался Фелипе. — По делу.

— По делу?! — Было бы просто святотатством в такой день говорить о делах!.. Дела должны вестись исключительно в Англии, под хмурыми небесами, в промежутках между чашками теплого чая. Анита это узнала после посещений конторы Эдварда.

— По какому делу?

Лицо Фелипе переменилось, застыло, в нем появилось что-то гордое, в сжатых губах — высокомерное презрение.

— Сейчас я говорю по поручению своей матери. Она просила меня обратиться к тебе по некоему делу. Она хочет приобрести Каса-Эсмеральда.

То есть ты хочешь купить виллу для нее, подумала Анита. Иначе где же Пилар возьмет на это деньги?

— Продашь?

— Не знаю. Мне надо подумать. Мне не нравится, что ты заставляешь меня думать о делах, когда хочется, свернувшись, лежать, как ящерица, под солнцем. Нет, наверное, я не стану продавать ее. Может быть, я попрошу твою мать покинуть дом и превращу Каса-Эсмеральда в отличный отель.

Она засмеялась, вовсе не желая его обидеть, но Фелипе нахмурился. Солнце заблестело в его черных зрачках, превратив их в смотровые щели, откуда он не без угрозы наблюдал за ней.

А потом вдруг и Фелипе рассмеялся:

— Я не очень хорошо понимаю английский юмор. Это что — шутка?