Остров судьбы - Лора Бекитт Страница 17

Он не мог спастись, не мог бежать! Возврата в нормальный мир не существовало! Андреа чудилось, будто с момента осуждения прошло не менее сотни лет, и те, кто остался на острове, давно о нем позабыли. Он ощущал себя призраком, живым мертвецом, бездушным номером триста четырнадцать, у которого отняли и гордость, и надежду, и веру.

С того момента, как Андреа исчез из ее жизни, Орнелла мучительно пыталась хоть чем-то себя занять. Она бродила по округе с ружьем, которое они с матерью успели спрятать от жандармов, лазила по скалам, плавала, ныряла. Ничего не помогало: перед глазами стояло растерянное, помертвелое лицо младшего брата.

Беатрис молчала о случившемся и никогда не вспоминала Андреа; по крайней мере, вслух. Она вела себя как обычно, но дочери казалось, будто из матери высосали жизнь: душа погибла, осталась одна оболочка.

Орнелла использовала любые причины, чтобы улизнуть из дому, и вскоре у нее появился повод уходить на целый день: возобновилась война с соседями. Эта борьба то разгоралась, то затухала в зависимости от времени года, настроения сторон и всяких мелочей. В любом случае пару раз в году мужчины Лонтано бросали жен, детей, хозяйство, работу и устремлялись в дебри маки, в горы, пещеры, ущелья, где прыгали по камням, как горные козлы, и с азартом стреляли друг в друга. Никого не волновало, что эти игры зачастую заканчивались серьезными ранениями или смертью.

Как правило, в борьбу вовлекались все жители деревни: женщины врачевали раненых, подростки и даже дети доставляли мужчинам продовольствие и боеприпасы.

В этом смысле Корсика, погруженная в тишину высоких скал и окруженная шумным прибоем, была особым замкнутым миром: ее жители стойко хранили вековые привычки и причуды, доставшиеся по наследству от предков. Среди населения жила традиция оказывать помощь каждому обитателю маки.

Потому Орнелла, хотя у нее не было ни отца, ни брата, ни мужа, ни даже жениха, который принимал бы участие в этой борьбе, воспользовалась случаем и целыми днями пропадала в горах. Она возвращалась домой лишь затем, чтобы отлить новые пули или пополнить запас лекарственных трав.

На сей раз война началась из-за пустяка, смешной нелепицы, послужившей в глазах жителей деревни тяжелым оскорблением их гордости и достоинства.

Однажды Леон Гальяни вернулся с традиционного деревенского схода бледный от гнева и рассказал, что на главной улице, ведущей к церкви, найден дохлый осел. Труп животного лежал посреди дороги, источая смрад. Этот осел не принадлежал никому из жителей, значит, его подкинули «враги». Подобное оскорбление считалось смертельным, и мужчины мгновенно приняли решение отомстить. Разошлись по домам и стали немедленно собираться на войну.

— Ты пойдешь со мной, Джеральдо, — сказал Леон, — и ты, Джулио. Данте останется дома — приглядывать за хозяйством и охранять дом.

Дино покорно кивнул, Данте недовольно нахмурился, а Джулио, минуту назад презрительно скаливший зубы, зашелся от злости. Его незаконный медовый месяц с Карминой был в самом разгаре, и он считал верхом глупости бегать по горам с оружием из-за какого-то осла!

— Сами они ослы, — сказал он старшему брату, когда они чистили ружья. — Кровная месть из-за падали! Оттащили бы этого осла обратно и подкинули соседям!

— Тогда те первыми объявили бы нам войну, — рассудительно произнес Дино. — Ситуация безвыходная, ты сам это понимаешь.

Джулио поднял голову и встретился взглядом с темно-серыми глазами брата.

— Неужели ты согласен с отцом?

— Согласен я или нет — не имеет значения. Так или иначе, нам приходится ему подчиняться.

— Пусть бы отправил в горы Данте, тому не терпится пострелять, — процедил Джулио. — А я бы остался дома. Не вижу ничего полезного в том, чтобы бегать по жаре и подставлять себя под пули!

— Твое мнение никого не волнует, — заметил Дино. — Если ты начнешь говорить то, что думаешь, тебе придется уехать отсюда.

— Возможно, я так и сделаю! — с досадой произнес Джулио.

Дино вспоминал этот разговор, когда возвращался из дома в маки после того, как отец велел ему сходить домой и принести запасное ружье, а заодно узнать, как Данте, работники и женщины справляются с хозяйством. Дино подозревал, что скоро война закончится: приближался сезон сбора винограда, когда мысли отца и других мужчин всецело поглощены урожаем.

Дино сказал брату правду: если ты нарушаешь устои, становишься изгнанником, изгоем. Это понимали все корсиканцы и предпочитали жить по правилам. Иные воспринимали это как само собой разумеющееся, другим приходилось себя ломать. Хотя Дино не принадлежал к первым, ему вовсе не хотелось разделить судьбу вторых.

Его путь пролегал по выгоревшему маки. Земля была покрыта белесым пеплом, напоминавшим муку. Кое-где из земли торчали почерневшие мертвые кустарники, а в иных местах пробивались зеленые ростки. Дино соблюдал известные предосторожности: осматривал кусты, изгороди, часто останавливался, чтобы прислушаться к шуму полей и понять, не доносятся ли откуда-то посторонние звуки.

А потом он увидел девушку. Она шла, не прячась, и несла на правом плече ружье, а в левой руке — небольшой узелок. Подол ее черного платья полоскался на ветру, а походка была свободной и легкой. И она, она — пела: ее голос был похож на реку, которая вышла из берегов, а слова бередили душу.

Это была Орнелла Санто. Дино бесшумно двинулся следом за ней под прикрытием густого кустарника, растущего по обочинам дороги.

Утром мать сказала Орнелле:

— Ты зря ходишь в маки и носишь мужчинам пули.

— Почему?

— Потому что ты чужая для них, а они — для тебя.

Орнелла вопросительно посмотрела на мать.

— Если б они принимали нас за своих, ни за что не выдали бы Андреа жандармам, — пояснила Беатрис. — Вспомни, такого никогда не случалось!

— Все дело в том, что Амато был офицером французской армии, — сказала Орнелла.

— Неважно! Мы чужаки, чужаки в родной деревне, и все потому, что так решили Гальяни!

— Почему тогда они берут у меня пули?

— Потому что они им нужны. При виде оружия и боеприпасов мужчины не могут думать ни о чем другом.

— Хорошо, — согласилась Орнелла, — сегодня я схожу туда последний раз.

Она брела по выжженной земле в растерянности и тоске и от тоски слагала песню. Орнелле была невыносима мысль о том, что она осталась совсем одна, без малейшей поддержки, а главное — без смысла жизни. Она не знала, что стало с Андреа, но была уверена в том, что он не вернется на Корсику. По каким-то понятным только ей соображениям Беатрис не поехала в Аяччо и не попыталась узнать о судьбе сына.

— Так будет тяжелее и ему, и нам, — сказала она дочери, и Орнелла не нашлась, что ответить.

Будь у нее деньги, друзья или побольше жизненного опыта, она бы сама отправилась в город. Однако пока Орнелла размышляла о том, что делать, время было упущено: Андреа наверняка перевезли на материк, туда, где его след мог потеряться безвозвратно.