Расчет или страсть? - Софи Джордан Страница 17

– Ваша бабушка отправила вас в логово хищника совершенно неподготовленной. – Он перестал усмехаться и уставился в огонь. – Но вероятно, таков был ее план. Чтобы вы вот так, наивно и открыто, смотрели на меня своими хорошенькими глазками. Какая чарующая невинность, – сказал он и презрительно хмыкнул.

Порция пропустила его сомнительный комплимент мимо ушей.

– Я вас не понимаю. О каком проклятии вы говорите?

– Безумие, моя дорогая. Порфирия. Безобразная и неотвратимая болезнь. Мой отец пал жертвой этой болезни. – Лицо у него было как каменное. – И мой младший брат тоже.

– Безумие? – Непохоже, чтобы он шутил. Такими вещами не шутят. Порция пристально вглядывалась в его лицо, словно безумие, о котором он говорил, уже таилось за его импозантной внешностью. Словно безумие уже пробивало себе путь наружу, проглядывая из глубин его взгляда, скрывалось в уголках полных чувственных губ.

Он посмотрел ей прямо в глаза. И усмехнулся:

– Да, она там, моя болезнь, у меня в крови. Кое-кто говорит, что она уже себя проявляет. – Он пожал плечами, словно говорил о пустяках.

И память услужливо подбросила ей образ всадника, несущегося, не разбирая дороги, под проливным дождем; метателя ножей – не ради денег, ради забавы; мужчину, взасос целующего одну женщину и отчаянно флиртующего с другой, искушая лишь силою взгляда. Что это – безумие?

– Это многое объясняет, не так ли? – спросил он, скривив в усмешке губы. Казалось, будто он приказал себе ничего не чувствовать, приказал себе жить, не замечая зловещей тени, что нависла над его будущим.

И все же глаза его выдавали. Жаркие, исполненные решимости, они сверкали, как полированные агаты. Теперь серого в них не было и в помине. И от этого взгляда сердце учащенно забилось у нее в груди. Чисто женская реакция, за которую она тут же себя отчитала.

– Так что, как видите, я не буду плодить детей. Не буду рисковать будущими поколениями.

Порция потерла висок ребром ладони. Она никак не могла понять, как вышло, что бабушка захотела выдать ее замуж за человека с таким тяжелым наследственным недугом.

– Но моя бабушка заявляла, что вы завидный…

– Все из-за денег, дорогая, – резко ответил он, и его слова подхватило эхо.

Эти слова отравленной иглой вошли в ее грудь и убили упорно теплящуюся в сердце веру в то, что ее близкие, ее семья, ставят ее жизнь выше денег.

– Многие семейства с радостью готовы простить мне мой наследственный порок ради того, чтобы отхватить кусок от имущественного пирога Мортонов, – сказал он, и слова его обволокли ее, как ядовитый туман, от которого она не видела возможности укрыться.

«В том числе мое семейство», – подумала она. Ей стало горько, и чувство стыда заволокло глаза.

– Насколько я понимаю, ваше семейство остро нуждается в средствах.

Как ей хотелось бы сказать ему «нет», сказать ему, что она не из такой семьи, где ее ни во что не ставят. Она открыла было рот, но не смогла издать ни звука.

– Хотя нас называют Безумными Мортонами, – продолжал он, не потрудившись дождаться ее ответа, – но более существенным для себя люди считают то, что у нас больше денег, чем мы можем потратить.

«Больше денег, чем мы можем потратить». Что еще надо ее семье!

Порция опустилась в кресло. Ноги отказывались ее держать. В горле стоял ком. Она никак не могла взять в толк, почему родная бабушка готова была сбыть ее с рук безумцу лишь потому, что у него денег куры не клюют? А ведь Порция думала, что бабушка ее любит. По крайней мере, настолько, насколько ее бабушка вообще способна кого-то любить. Верно то, что бабушка мечтала увидеть ее под венцом, но не до такой же степени, чтобы отдавать ее сумасшедшему? Порция догадывалась, что брату и его жене такое вполне могло бы прийти в голову – они бы с радостью продали ее в гарем к турецкому султану, подвернись им такая возможность, но бабушка?

Он продолжал говорить, и мягкий бархат его баритона ничуть не смягчал смысла сказанного.

– Теперь, когда вы все знаете, вы можете уехать и считать, что счастливо отделались.

Уехать? Вернуться к родным?

Порция подняла глаза и медленно покачала головой:

– Нет. – Теперь уж точно нет. Теперь ее решимость остаться здесь лишь окрепла. Остаться, чтобы потом сбежать. Бабушка предупредила ее, что этот сезон не пройдет для нее так же бесплодно, как все предыдущие, – что к концу сезона ее выдадут замуж.

– Что значит «нет»? – Он встал и, сделав два широких шага, оказался прямо перед ней.

Очевидно, она начала говорить вслух сама с собой. Она запрокинула голову, окинув взглядом всю его возвышавшуюся над ней фигуру. И сказала себе, что не боится его.

– Я не хочу за вас выходить, – произнесла она как можно более будничным, деловым тоном. – И у вас нет желания на мне жениться. Так что с того, что я здесь задержусь? Я могла бы использовать мое пребывание здесь как передышку.

– Как передышку, – повторил он. – От чего же вы бежите?

– Когда я вернусь домой, домашние начнут с того, на чем остановились, подсовывая меня господам, чьи карманы достаточно глубоки, чтобы оплатить долги моего братца. – Порция пожала плечами, пытаясь изобразить безразличие, словно от только что сказанного у нее не сжималось сердце и не зудела кожа. Словно она не чувствовала себя товаром, который можно продать и купить.

– А вас деньги не интересуют? – Он окинул ее скептическим взглядом, задержавшись на голом пальце ноги, что выглядывал из-под рубашки. – Вы предпочитаете носить застиранные сорочки с обтрепанными краями?

Как он смеет! Да, гардероб у нее был немного потрепанным. И что с того? Можно подумать, что он одевается по последнему слову моды!

– Потребность в деньгах мотивирует поведение моих родственников, но не мое. – Она выпрямила спину. Ей очень хотелось подобрать под себя ноги и спрятать обтрепавшийся край подола рубашки. – Неужели так трудно представить, что я хотела бы…

– Остаться старой девой? – закончил он за нее. – Да, трудно.

Она сжала кулаки.

– Как и у вас, у меня есть свои причины избегать брачных уз.

Губы его скривились в язвительной усмешке. Он окинул ее скептическим взглядом, в полумраке блеснули белоснежные зубы.

– В вашей семье тоже наблюдались случаи сумасшествия?

Любому, и ему в том числе, могло показаться странным то, что она хотела прожить жизнь старой девой, изгоем общества, предметом всеобщей насмешливой жалости. Но в такой жизни была своя прелесть. Свобода. Свобода быть неподотчетной мужу, свобода жить своим умом. Не быть слепым орудием в его руках. Свобода в любой момент сорваться с места и уехать. Уехать, когда мать позовет ее к себе. Возможно, с ее стороны глупо цепляться за эту конкретную мечту. Особенно сейчас, когда со времени отъезда матери прошло восемь лет. И все же Порция помнила ту мать, которая писала ей письма, мать, что читала ей книги, говорила с ней часами, отпускала гувернанток и сама учила ее истории античности, рассказывала любимые мифы Древней Эллады. Та мать обещала Порции вернуться за ней, обещала, что они проживут вместе чудесную жизнь, будут путешествовать и отдыхать. Одни. Без мужей.