Любовница по ошибке - Мэгги Робинсон Страница 17

— Ложись в постель, Шарли. Боюсь, что мне придется снова привязать тебя. — Он имел наглость изобразить сожаление.

Шарлотта прикусила губу.

— Ну пожалуйста, не надо. Я буду хорошей.

— В этом я не сомневаюсь. Ты едва ли не лучшая из всех, кто у меня был. — Он одарил ее самодовольной улыбкой. Чудовище. Сравнивать ее с другими женщинами! Возможно, с сотнями женщин по всей Европе! Все у него сводится к постели. И именно потому, что он так изощренно совершенен и искушен в любовных играх, она не уступит ему, не попадется на его уловки ни этой ночью, ни когда-либо в будущем. Она будет лежать как бревно, абсолютно бесчувственная, невосприимчивая к его прикосновениям. Она раскинулась на белых простынях, подобно языческой жертве, и сомкнула глаза, пока он покрепче затягивал каждый хитроумный узел.

Она не будет смотреть на Бэя. Она не будет разговаривать с ним. Она не будет…

— Ох! — Что-то холодное шлепнулось ей на живот. Не будь у нее грудь такой до нелепости большой, она смогла бы увидеть, что он там сделал.

— Я без ума от тебя, Шарли, — произнес он восхитительно тихим шепотом. Потом склонился над ней и принялся слизывать малину и взбитые сливки у нее с живота. Шарлотта старалась лежать тихо, не шевелиться — и ей это почти удавалось, но когда его язык обогнул пупок, а затем погрузился в него, она подскочила. По-видимому, покончив с ее животом, он зачерпнул десерт из миски и растер розовый комок на соске, затем отступил назад, чтобы полюбоваться своим творением.

— Это возмутительно! Это неправильно!

— Полностью согласен. Я тут кое-что упустил. — Он украсил и другую грудь, соорудив на самом венчике холмик из густых сливок с прослойками малины. Шарлотта чувствовала, как от холода и возбуждения у нее твердеют соски. Затем Бэй продолжил возбуждать ее, слизывая, буквально высасывая у нее с груди сладкую смесь, а его липкий палец неторопливо прокладывал дорожку в низ живота, к заветным завиткам. Сообразив, куда он теперь собирается пристроить малиновый мусс, Шарлотта открыла рот, чтобы высказать свой протест. Не может быть, чтобы он сделал что-то столь скандально непристойное.

Но он сделал это. Порочный блеск в его глазах мог сравниться с блеском серебряной ложки. Шарлотта задохнулась от приступа холода и осознания того, что вскоре последует. Ее напрасные попытки сопротивления вызвали у него лишь довольную ухмылку и смешок.

— Так уже лучше. Много лучше. Розовое на розовом. Лежи тихо. Если сможешь. — Он держал теперь уже опустевшую ложку и рисовал что-то на бедре, пока малиновый мусс сползал вниз. Край ложки звякнул, когда Бэй дописал свое тайное послание. Что он там пишет? Чего ждет? Она не будет умолять его остановиться. Она не будет умолять его начать.

Он отступил на шаг и окинул ее оценивающим взглядом. Она была полностью открыта, раскинувшись настолько широко, насколько он смог привязать ее, не причинив особых неудобств. Она залилась краской, в полном замешательстве оттого, что он увидит, как она желает, жаждет его. Бесполезно было притворяться равнодушной — ее твердые соски смотрелись, как спелые, свежие ягодки. Да она сама была десертом, роскошным банкетом, накрытым для плотских наслаждений и утех.

И тут он склонился над ней. Наконец-то. Ей ничего не оставалось, как принять его порочные действа, да и не хотелось ничего другого. Он раздвинул ее складки, просунул сначала один теплый палец, затем другой и задвигал ими вверх-вниз, словно обмывая сердцевину. Холодок сливок, жар его губ, сомкнувшихся на бутоне, все шире и глубже распространяли спирали вожделения. А сам он был еще одет, отказывая ей в доступе к тому, что ей хотелось заполучить больше всего на свете.

Шарлотта закрыла глаза, полностью, безоглядно позволяя увести ее через край. Она отдалась на милость мастера соблазнения, чье изощренное умение и сноровка начисто вымели из спальни всякие признаки окружающей реальности. И не имело никакого смысла разглядывать намалеванные небеса на потолке, когда Бэй увлекал ее в собственные, ни с чем не сравнимые райские кущи. Шарлотта чувствовала каждое прикосновение его языка и губ, каждое поглаживание, дыхание и дрожь их тел. Ее кожа пылала, голос охрип. А он никак не мог остановиться, хотя надо быть слепым и уж несомненно глухим, чтобы не заметить, что она уже бессчетное количество раз отрывалась от грешной земли, уносясь в неземную даль. Даже если бы у нее были свободны руки, она не смогла бы оттолкнуть его ни за какие рубиновые ожерелья в мире. Утонченные ласки многократно превзошли все когда-либо испытанные ею ощущения. Его губы, зубы, пальцы трудились в извращенном сатанинском согласии. Это был злодей. Гениально талантливый злодей, который точно знал, как отпереть все запоры, извлечь чопорную Шарлотту из ее добровольного заключения и сделать свободной. Слишком свободной. Она утонет и растворится в этой свободе, унесенная прочь силами, которые никогда и вообразить себе не могла.

Волны накатывали все сильнее, одна за другой, пока она окончательно не потеряла голос. Как она смогла дожить до тридцати лет, не подозревая, что подобные вещи возможны и что они так необходимы? Два дня с Бэем полностью разрушили, изменили ее, сделав совершенно непригодной для коттеджа с кошками.

Когда Бэй был еще мальчиком, сестра миссис Келли частенько делала мусс из малины со взбитыми сливками, очевидно, используя тот же рецепт. Он слизывал крошки торта и сладкое варево с белоснежной кожи Шарли, наслаждаясь ее дрожью и воспоминаниями о временах собственной наивности и невинности. Конечно же, он давно перестал быть наивным, что вполне отвечало нынешней ситуации, ибо он собирался своими зубами и языком пометить, оставить невыводимое клеймо на теле Шарли Фэллон. И она больше не будет думать, как бы снова треснуть его медным канделябром, сбежать или украсть что-нибудь. Он намеревался сделать ее рабыней страсти и, судя по вскрикам и учащенному дыханию, был уже на полпути к этому.

Он отбросил в сторону мысли о требовательном вожделении, полностью сконцентрировавшись на ее удовольствии, жадно слизывая сливки с каждого облепленного сладкой массой соска, втягивая ее груди в рот. Ее глаза были сомкнуты, но губы полуоткрыты, словно внимая необыкновенной сказке. Милый крольчонок. Он растирал ладонями живот, руки скользили вниз, пальцами расправляя тугие черные завитки. Контраст между иссиня-черными завитками и жемчужной кожей вызывал в нем самые эротические эмоции, делал Шарлотту совершенно неотразимой. Она была воплощением крайностей, превращаясь из служанки в богиню. Из кролика в пантеру. Он зачерпнул еще малинового мусса из хрустальной чаши и залил нижние губки и ягодку промеж них.

И тут уж он устроил себе настоящее пиршество. Терпкий аромат ее тела, смешанный со вкусом десерта, сделал его почти неуправляемым. Он зарылся носом в ее буйных завитках, вдыхая малину и присущий ей цитрусовый аромат, неустанно смакуя ее набухший бутон, и, наконец, был вознагражден, когда она вся напряглась, едва не срывая тугие узы, выкрикивая его имя с каждым приступом оргазма. Вот где была настоящая пытка! Шарлотта взлетала все выше и выше, пока не взмолилась прекратить это. Но он не прекращал. Не мог.

Убедившись, что у нее больше не осталось сил к сопротивлению, он обрезал веревки и стал сбрасывать с себя одежду, пока не оконфузился, как зеленый юнец. Она кошечкой обвилась вокруг, потираясь об него всем телом. Он проник, наконец, в сладостное жаркое лоно, он припал к ней поцелуем, одарив собственной влагой. По телу пробежала дрожь, он еще сильнее впился в губы, почувствовав, что теперь уже она клеймит его, превращая в своего раба. Он стремительно падал, кружась, теряя точку опоры.