Неизменная любовь - Ольга Горышина Страница 17

— Мам, ты потом будешь жалеть! — тащил он упирающуюся меня к воде. — Такой шанс даётся раз в жизни. Когда ты еще сюда приедешь? Может, никогда.

На нас были ветровки, надувавшиеся, как паруса. Мой купальник лежал в чемодане, а чемодан в припаркованной рядом машине — после Голуэя, Миша собирался отвезти меня в Дублин и посадить на самолёт. Дубак! Волосы рвет ветром. А он купаться…

— Мама, ну мы же русские!

Какого черта?! Я в проруби никогда не купалась. Только валялась в снегу после обжигающей джакузи! Но Миша вытащил мой купальник и подтолкнул к туалету-раздевалке, из которого я вышла с голыми ногами, покрытыми гусиной кожей, закутав голую грудь в ветровку. У кромки воды одежду пришлось прижать камнем — иначе куртку точно бы унесло ветром. Скрутив волосы узлом на затылке, я, стиснув зубы, чтобы те не клацали, вошла вслед за сыном в воду. Да, когда ему очень хотелось плавать, он и голым, даже в двенадцать лет, лез в Финский залив, а сейчас черные семейники его уж точно не смущали, ну никак. Конечно, ведь рядом с ним была такая женщина… Которая выскочила из воды, как только замочила грудь.

— Я хочу с тобой селфи…

Миша с прежним упорством тянул меня в воду, но я хватала его ледяные мокрые пальцы и отталкивала от себя, грозясь выбить из рук несчастный айфон. Пока… Пока зрители, наблюдавшие за нашим купанием, не предложили нас сфотографировать. Пришлось прижаться к сыну и сделать вид, что я на него не злюсь. Наверное, я прижалась к нему даже слишком, потому что фотографировавшая нас девушка, заявила, что мы очень красивая пара.

В этот момент мои зубы перестали стучать, потому что я открыла рот и замерла.

— Лучше быть моей девушкой, чем папиной дочкой, верно? — хохотал сын, отсылая отцу фотографию.

Славиной дочкой меня в лицо никто не называл. Кроме него самого. И то сделано это было ради спасения его водительского удостоверения. Мне все еще было шестнадцать. Ну, может, с половиной. И у меня в союзниках была Алла, с которой мы, типа, продолжали ходить на парикмахерские курсы, но теперь уже по субботам. Алла действительно училась стричь, а я в это время ездила с дядей Славой за город погонять по безлюдным дорогам. И так километр за километром вернулась к тыканью в его адрес.

— Ты должен научить меня ездить на механике! — возмущалась я, легко освоив полуавтоматическую коробку передач. — Как я буду сдавать?!

По губам моего тайного инструктора по вождению скользнула уничижительная улыбка.

— Сначала просто научись водить, а права я тебе подарю на восемнадцатилетие.

— А что ты подаришь мне в этом году? — спросила я раньше, чем успела подумать, что это форменная наглость.

Я, возможно, и не покраснела бы так сильно, если бы дядя Слава, вальяжно откинувшись на подголовник, не спросил:

— А что бы ты хотела, чтобы я тебе подарил?

Я не нашлась что ответить ни через секунду, ни через, кажется, целую минуту. И не потому, что выбирала подарок, а потому что мне ничего не было нужно. У меня, кажется, было все: и новейший музыкальный центр, и плеер с компакт-дисками и… Да все было!

— Я подарю тебе платье, — произнес он медленно, не меняя позы. — Платье принцессы.

— Зачем? — искренне удивилась я будущему подарку.

Теперь дядя Слава подтянул себя в пассажирском кресле в нормальную позу.

— А чтобы ты наконец поняла, что ты женщина, — сказал он довольно резко. — И сняла эти дурацкие джинсы. И идиотские футболки. Ты бы с мамой хоть раз в магазин сходила. Она же у тебя нормально одевается. В кого ж ты такая?

Это уже проходило на конкретный наезд. Как тогда в отцовской офисе. И мне снова некуда было деваться.

— Это модно. Вы просто ничего не понимаете!

У меня снова язык не повернулся сказать ему «ты», потому что дядя Слава исчез, а с Вячеславом Юрьевичем говорить мне не хотелось совершенно.

— Это ужасно, Яна. Так же ужасно, как и твое вождение.

Вот тут бы выскочить из машины и шарахнуть дверью. Но у меня в кармане нет даже рубля! А сумка в багажнике.

— Ну давай, разревись мне здесь еще!

Это он загнул. Плакать при нем? Не дождется, козел!

— Давай, заводи машину и постарайся держать ряд. Давай! Тебе домой пора. И пока ты не перестанешь шарахаться от машин, я не смогу сказать Володе, что посадил тебя за руль.

Скорее, матери. Отец только бы рукой махнул — типа, машину не жалко! Мне тоже не было в тот момент жалко его несчастный бумер. Дорога пустая, и я без всякой жалости вдавила в пол педаль газа. Пусть только посмеет сказать, что я боюсь скорости. Об этом он заявил мне по дороге сюда.

— Съезжай на обочину!

Я не сразу заметила вынырнувший из кустов милицейский жигуль. А потом забыла, какая педаль какая, и Вячеслав Юрьевич крутанул за меня руль. Колеса подняли столб пыли. И я была такая же серая сейчас, как и наша черная машина. Глаза теперь явно блестели слезами.

— Рот не открывай, поняла?

Ну, а чего тут непонятного… Непонятно, как нас все эти два месяца ни разу не остановили. Наверное, только после майских праздников гаишники вернулись в кусты. Обычное приветствие, горькое слово «нарушаем» и требование показать права, которых не было.

— Она только учится, — проговорил тихо Вячеслав Юрьевич.

Где буква «У» и прочая фигня, которая, ежу понятно, являлась прелюдией к «дай денег». Парень в фуражке, впрочем, оказался по-дурацки настырным: взял у хозяина машины документы, крутил их в руках и на фразу владельца бумера «это моя дочь» потребовал от меня паспорт. Дурак… Я ведь реально могла быть Березову дочерью. Да и выглядел он на сорок, хотя было ему всего тридцать восемь. А я? На мне нет зеленой туши, лосин с лайкрой, кружевной юбочки и даже юбочки из плюша. Только мокрые подмышки и в душе проклятия пасте Теймурова. Да, до Рексоны оставалось еще целых два года!

Не знаю, во сколько тогда встал Вячеславу Юрьевичу тот урок, но я футболку выкинула. И вообще заявила, что больше не хочу водить. Вот исполнится восемнадцать, пойду в автошколу!

— Дура ты, Яна! Хочешь, чтобы я тебе врал, что у тебя все хорошо получается? Нет, не получается. Но обязательно получится. Если ты втянешь сопли и прекратишь вести себя как… — он на секунду замолчал. — Нет, в тринадцать ты была взрослее…

Серьезно, что ли? Или быстрее выучивала уроки? Я давно аккуратно стригла ногти, хотя и ленилась следить за лаком. Наверное, только один раз, перед маминым днем рождения, сходила с ней в салон сделать французский маникюр. И тогда в ресторане я была в платье. Пусть Вячеслав Юрьевич не врет, что я хожу только в брюках. Он, конечно, не танцевал со мной, чтобы не злить маму, но платья не мог не заметить. Мужчина всегда смотрит на то, во что одета женщина. Особенно когда она раздета.

Паясо не сводил с меня взгляда, пока шел, тряся мокрой головой, от кромки воды до сухого песка, где я сидела на юбке все еще сухая. Смотрел так внимательно, что я опустила глаза к груди, испугавшись, что что-то не так с лифчиком. Все было так — и с купальником, и с моим телом, и с Паясо. Конечно, он смотрел на меня. Было бы довольно странно и некрасиво, если бы он рассматривал на пляже девушек. Этим он займется, когда я уйду на заплыв. Я пустила его в море первым, чтобы он избавился наконец от грима.