Не ссорьтесь, девочки! - Ануш Варданян Страница 16

Юля хлопает в ладоши и наигранно-весело кричит в трубку:

— Who are you? May be this is my darling husband? Ну, привет…

Света шепчет ей в другое ухо:

— Я буду слушаться тебя во всем. И надоедать не буду Я научусь готовить, хочешь? Пожалуйста, попробуем еще раз.

Юля шипит, прикрыв трубку ладонью:

— Пробовали уже. Все! — а в трубку щебечет: — Нет, нормально. Это приятельница зашла за свитером. Уходит уже.

Света кружит вокруг нее, а Юля прорывает осаду и прячется в ванной комнате. Уже оттуда, из дверной щели, бросает:

— Все. Уходишь, уходишь. Ключ оставь. Счастливо.

И поворачивает защелку, чтобы барышня не ворвалась. Она садится на краешек большущей овальной ванны и слушает нетвердую русскую речь Коррадо. За дверью слышен лязг брошенных в стену ключей и грохот захлопнувшейся двери. Юля облегченно вздыхает и торопливо крестится.

— Что у тебя происходить? Ремонтный работ? — спрашивает Коррадо.

— Да так. Было тут…

Юля выглядывает из ванной, как будто Света могла притаиться где-то за шкафом и сейчас выскочить с мстительными побоями. Но в квартире уже никого нет, и хозяйка выползает из укрытия.

— Было… Временное помутнение рассудка.

Фиктивный муж стыдит, шутя, хотя не имеет на это права, утратив его в момент обналичивания чека на кругленькую сумму. Но Юлька не злится. Юлька подыгрывает ему. Не смотря ни на что, она чувствует, что ей нравится быть замужней женщиной. Это все же солидно. А она еще Соньку осуждала за ее увлечение матримониальной стороной отношений!

— Новое увлечение? — спрашивает Коррадо.

— Ну, ты же знаешь, ты — мое главное увлечение, — врет Юлька. — Я не шучу.

— Жестокая.

— Не говори так. Я не жестокая, просто я хочу жить своей жизнью, а эта девчонка хочет свить у меня гнездо, а ты ведь знаешь, дорогой, я этого органически не перевариваю.

— Когда ты приедешь?

— Не приеду пока, — она гладит равнодушного к ласкам кота. — Да вот, Степана не с кем оставить. У Воропаева работы много… Интересной? Конечно, интересной. Еще бы! Приходит какой-нибудь конь в пальто — басист рок-группы, вышедшей из моды лет десять назад, и говорит: «Сделай мне, Юляша, тату на хрен, поскольку я у Воропаева штаны кожаные купил. Татуировка бесплатно прилагается. По эскизу заказчика…» Хрен? Ты не знаешь, что такое хрен?.. Господи, где же ты русский учил?..

Перед тем как войти в свой подъезд, Нонна всегда произносила короткую, но действенную молитву: «Господи, прости за все! Пощади, дорогой!». У нее были свои, очень личные отношения с Богом. Живя в постоянном диалоге с предателем Федором, она так же полемизировала и с Творцом. Иногда они даже ссорились, и тогда Нонна ходила мрачная, засматривалась на небо и ждала какого-нибудь знака к примирению. Обычно ей удавалось распознать знамение, адресованное ей одной, и она снова веселела. Она любила Бога и была убеждена во взаимности. А между любящими всякое бывает. Сегодня у них был день из обычных — без конфликтов и страстных упреков Нонны в своей сиротливой покинутости. Нынче день был суетливым, полным событий, поэтому она вспомнила о Феде только тридцать два раза. Тридцать два раза против двадцати четырех часов, переложенных на минуты и секунды, — это большое дело. Это обнадеживает. Возможно, когда эти разы наконец сведутся к нулю, она сможет зажить новой жизнью.

Поэтому Нонне казалось несправедливым, если б ее прибили за восемь пролетов от родного гнезда. И она, мысленно испросив прощения и покровительства, вошла в подъезд. Ее встретили истерзанные молодежными граффити стены, запах затхлости и гнили из подвала и лифт, не работающий уже неделю. Ну что ж, это полезно — взбираться пешком по лестнице, ведь она не делает гимнастику по утрам.

Между этажами, в полутьме тусклой лампочки что-то темное копошится в углу. Нонна, ойкнув, вздрагивает. Темная масса выступает из полумрака и оказывается юной парочкой, целующейся у батареи. Мальчик, с трудом оторвавшись от губ своей возлюбленной, предупредил:

— Осторожно, там этажом выше…

— Да там один всего, — нежно перебила его девочка.

— А кто там? — Нонна испуганно взглянула наверх, но ответа не дождалась — подростки снова впились друг в друга, как будто завтра им предстояло распрощаться навсегда.

Нонна поднялась выше и увидела сидящего в углу худого паренька. Он затянулся папиросой с марихуаной и прикрыл глаза.

— Господи боже мой! — сдавленно закричала Нонна.

Парень открыл глаза с болезненными желтыми белками:

— Нормально…

Нонна подходит к двери своей квартиры и теребит в руках ключ, не решаясь войти. За этой дверью она знает каждый предмет, каждую мелочь, книгу, пластинку, плакат. Она, можно сказать, видит сквозь дверь. Видит твердый профиль матери с голубоватым бликом от телеэкрана — она любит смотреть телевизор в темноте. Она видит Мишку, читающего «Трех мушкетеров» с фонарем под одеялом. Она видит карту звездного неба на стене на кухне — под ней она прячет фотографию Феди и по ночам, приколов к россыпи созвездий, гадает, когда же он вернется… «Тридцать четыре, — подумала Нонна. — Что я могу дать им — матери и Мишке? Какой вообще от меня прок? С матерью слишком строга, с сыном чрезмерно ласкова. Денег заработать толком не могу. И смириться с этим не могу. Не могу, не могу, не могу… Как многого я не умею и уже не сумею. Не выучу латынь, не буду звездой российской театральной режиссуры и больше никогда не займусь любовью с Федором, если вообще когда-либо еще займусь любовью». И Нонна входит домой.

Она глядит на спящего Мишку. Тот бормочет что-то, машет рукой, отгоняя от себя неприятное ночное виденье, потом довольно внятно и громко произносит:

— Убью математичку.

— Конечно, убьешь. Доведешь, сама умрет, — шепчет она, поправляя одеяло.

Если Жорик и был способен минут на пять сконцентрироваться на какой-либо телевизионной передаче, то это непременно было нечто кровавое с расчлененкой и подробным изложением количества колотых и режущих ран, нанесенных маньяком своей жертве. И что самое удивительное, взгляд Жорика при этом становился осмысленным и прозрачным, как у биолога, рассматривающего в микроскоп беспокойную жизнь микроорганизмов. Вот и сейчас он был нейтрализован одной из таких программ, повествующей о насильнике-самурае, наносившем удар мечом и лишь затем пользовавшем женщин преклонного возраста.

— Месима! Чистый Месима! — восклицает околдованный кровавой историей Жора.

Пользуясь тем, что беспокойный и творчески изголодавшийся муж увлечен передачей, Соня улизнула на кухню позвонить дочери.

— Лерочка, ты уже ложишься?

— Да, мам. Ты придешь завтра?

Соня, оглядываясь на дверь, прислушивается. Пока все тихо.

— Постараюсь. Как в школе?