Госпожа Хризантема - Пьер Лоти Страница 16

Звук раздвигания и запирания бесчисленного множества деревянных панелей, каждый вечер доносящийся из всех японских домов, будет одним из впечатлений об этой стране, которое навсегда останется в моей памяти. От соседей, через зеленые сады, эти звуки долетают до нас по очереди, сериями, одни явственнее, другие приглушеннее, одни ближе, другие дальше.

Прямо под нами, у госпожи Сливы, панели ездят плохо, скрипят, громыхают в своих изношенных пазах.

Наши тоже производят много шума, так как в старом доме хорошая акустика, а их надо передвинуть, по крайней мере, штук двадцать по длинным пазам, чтобы полностью огородить то подобие открытого рыночного павильона, в котором мы живем. Обычно эту домашнюю обязанность берет на себя Хризантема — и ей приходится очень трудно, она часто прищемляет пальцы и действует крайне неловко своими слишком маленькими ручками, в жизни не знавшими никакой работы.

Затем следует ее вечерний туалет. Не без некоторого изящества сбрасывает она с себя дневное платье, чтобы переодеться в другое, попроще, из синей материи, с такими же расширяющимися книзу рукавами, так же скроенное, но без шлейфа, и подпоясаться муслиновым поясом в тон.

Высокая прическа, разумеется, остается неприкосновенной, если не считать шпилек, которые вынимаются и спят рядом с нами в лаковой коробочке.

Затем имеется еще серебряная трубочка, которую надо выкурить перед сном — это один из моментов, выводящих меня из терпения, но совершенно неминуемых.

Хризантема, как цыганка, склоняется над некоей квадратной коробочкой красного дерева, содержащей маленькую табакерку, маленькую фарфоровую жаровню с постоянно тлеющими углями и, наконец, бамбуковую вазочку, чтобы высыпать пепел и сплевывать слюну. (Внизу, у госпожи Сливы, как и в других местах, у всех японцев и у всех японок, точно такие же курительные коробочки, содержащие те же самые и так же расположенные предметы, — и везде, и в богатых, и в бедных жилищах, они валяются на полу.)

Слово «трубка» слишком тривиально, а главное, слишком грубо для этой тоненькой прямой серебряной трубочки, завершающейся крошечной чашечкой, куда кладется всего одна щепотка светлого табака, нарезанного тоньше шелковых нитей.

Две затяжки, от силы три; это длится всего несколько секунд, и трубка кончается. А потом тук-тук-тук-тук — трубкой сильно стучат о бортик курительной коробки, чтобы выбить пепел, который всегда застревает; и этот стук, раздающийся повсюду, в каждом доме, в любое время дня и ночи, странный и быстрый, как обезьянье царапанье, в Японии относится к характерным звукам человеческой жизни…

— Аната, номимасэ! (Покури ^[43] ты тоже!) — предлагает Хризантема.

И вновь набив невыносимую трубочку, она с поклоном подносит к моим губам серебряный мундштук — а я из вежливости не решаюсь отказаться; но вкус едкий, отвратительный…

А теперь, прежде чем лечь под темно-синюю сетку, я иду и открываю две панели — одну со стороны заброшенной тропинки и другую, выходящую на расположенные террасой сады, — чтобы открыть доступ ночному воздуху, рискуя при этом впустить новых запоздалых жуков и новых легкомысленных бабочек.

Наш дом, сделанный из старых тонких досок, резонирует по ночам, как большая сухая скрипка; самый легкий шорох здесь разрастается, искажается и начинает звучать тревожно. А на веранде висят две небольшие эоловы арфы, ^[44] и при малейшем дуновении стеклянные пластинки позвякивают друг о друга, напоминая мелодичное журчание ручейка; на улице из самых дальних далей доносится великая и вечная музыка цикад, а прямо над нами, на черной крыше, словно топот ведьм, гремит смертельная схватка кошек, крыс и сов…

Позднее, перед самым рассветом, Хризантема пойдет и потихоньку прикроет открытые мною панели — ведь рано-рано утром до нас дойдет свежий ветерок с моря, из глубокой бухты.

До этого она еще встанет по меньшей мере раза три, чтобы покурить: зевнув, как кошечка, потянувшись, покрутив во все стороны своими янтарными руками и крошечными изящными кистями, она решительно выпрямляется, весьма трогательно постанывает, словно просыпающееся дитя, затем вылезает из-под газового полога, набивает свою трубочку и два-три раза затягивается едким, неприятным дымом.

А потом тук-тук-тук-тук о коробку, чтобы вытрясти пепел. При ночной слышимости стук получается ужасно громкий — и, как и следовало ожидать, будит госпожу Сливу. И вот уже госпожа Слива, явно поддавшись внушению, тоже ощущает желание покурить; и тогда стуку наверху отвечает точно такое же тук-тук-тук-тук снизу, изводящее и неминуемое, словно эхо.