Мост бриллиантовых грез - Елена Арсеньева Страница 16

И тут же Фанни прикусила язычок. Нет, она не пожалела, чтоотдала должное тетушке Изабо, которая, несмотря на свое историческискомпрометированное имя, была вовсе не старой злыдней и занудой, а бодрой ивеселой дамой, умной, с отличной и цепкой памятью, однако зачем было называтьРоману ее возраст? Ведь он легко может сделать простейший логический вывод:если тетке восемьдесят пять, то племяннице никак не может быть меньше сорокапяти – пятидесяти. А то и больше!

«Ну и что? – хмуро спросила сама себя Фанни. – А тебе не всели равно, сколько лет он тебе даст? Все равно же явно не восемнадцать и даже нетридцать… Ты для него – бабуля. Ну, ладно, мамаша, его мать наверняка мнеровесница. Пожилая тетка – вот кто ты для него, именно поэтому он так иоткровенен. Вообще опомнись, смотри и ты на него, как на сына. Ну ладно, не насына, но просто как на мальчишку. Ну, да, красавец, ну, секс-эпил какой-тоневероятный, просто-таки озноб берет, когда встречаешься с ним взглядом, ну да,глазищи у него обалденные… Ну и что?!»

Воззвав к своему рассудку, Фанни тем не менее решила непродолжать разговор о тетушке Изабо и не сказала Роману, что, хотя сама онаотнюдь не хотела дожить до такого жуткого возраста и втихомолку надеялась, чтоИисус призовет ее, скажем, не позднее шестидесяти (правда, раньше онарассчитывала, что это произойдет в пятьдесят, еще раньше – в сорок, а ещераньше ей казалось, что после тридцати вообще жить не стоит, и в день, когда ейисполнится это огромное, постыдное число лет – тридцать! – она непременнопокончит с собой, чтобы остаться красивой и молодой навсегда), однако если ужтам, на небесах, по какой-то причине замешкаются и придется-таки состариться,то пусть у нее будет такая же веселая, необременительная, благостная старость,как у тетушки Изабо. Конечно, подобные разговоры покажутся двадцатипятилетнемуюноше первым признаком наступающего маразма. Поэтому Фанни не обмолвиласьРоману и о том, что преданно заботилась о тетушке не только потому, что у тойимелся солидный счет в банке, дом в прелестном местечке неподалеку от Тура(впрочем, Изабо терпеть не могла «сельской глуши», а потому безвылазно сидела вПариже) и шестикомнатная квартира в очень приличном пятом аррондисмане, а Фанни– ее единственная наследница. Вся штука в том, что рядом с тетушкой оначувствовала себя девочкой… ну ладно, девушкой, о которой кто-то думает,беспокоится, заботится, которой кто-то, просто говоря, интересуется, а не тем,кем была в действительности: одинокой дамой не первой молодости (может быть,даже уже и последней, если быть до конца откровенной перед собой и зеркалом!),не нажившей за жизнь ни семьи, ни детей, ни особых богатств, и даже последнююсвою радость – «Le Volontaire» – вырвавшей у жизни за слишком дорогую плату:ценой потери двух любимых мужчин. Одним был Поль-Валери – ну да, тот самый,старый и толстый, но он ведь не всегда был таким. А был некогдаумопомрачительным красавцем, и в ту пору он стал первым любовником Фанни,первым ее мужчиной, потом – вообще «мужчиной ее жизни», лучшим другом, какогомогла бы пожелать себе женщина, сначала подарившим ей половину «Le Volontaire»,потом завещавшим вторую. Ну а другим утраченным навеки был Лоран, которыйвыкупил (ну да, он был сказочно богат, этот русский парвеню!) для Фанни «LeVolontaire» у наследников, оспоривших волю Поля-Валери и почти выигравшихпроцесс. Если бы не Лоран, у Фанни не было бы «Le Volontaire».

А теперь вопрос такой: если бы она заранее знала, чтополучит «Le Volontaire», но потеряет Лорана, и если бы ей предложили выбиратьмежду бистро и любовником, что она выбрала бы? Еще неделю назад она, пожалуй,сказала бы, что Лорана – и пусть валится в тартарары «Le Volontaire» вместе совсем тем дорогим ее сердцу старьем, которым его некогда набил Поль-Валери…Кстати, находились идиоты, которые советовали Фанни все в бистро переиначить,сделать его новым и современным, освободить от «этой рухляди», однако она несобиралась расставаться ни с одной из вещей, которые появились здесь на еепамяти и которые она любила не меньше, чем их любил Поль-Валери. Да и вообще, вквартале Друо совет «освободиться от рухляди» звучал просто неприлично, ибо это– квартал антикваров! Ну вот, еще неделю назад она сказала бы, что выбираетЛорана. Однако сейчас, сидя рядом с Романом и украдкой вдыхая запах его волос,его молодой кожи, ловя расширенными ноздрями легонькое дуновение его парфюма,пытаясь угадать название (что-то знакомое… «Лалик»? «Фаренгейт»? Нет, кажется,все-таки «Барбери брют». Точно, это «Барбери». Ну надо же, и Лоран любил этотзапах, любил этот магазин, какое совпадение!), – словом, сейчас она вряд лидала бы столь категоричный ответ.

«Le Volontaire» запросто можно отнести к категории вечныхценностей. А мужчины – это что-то преходящее. Если отвлечься от конкретногомужчины по имени (то есть по прозвищу, а какое там у него имя, сам черт неразберет!) Лоран и окинуть взором собственную многотрудную любовную биографию,следует признать: каждая разлука с любовником казалась Фанни горем, котороепережить просто невозможно. Она думала, что умрет, когда Поль-Валери променялее на ту блондиночку из Нанта, как ее там… Клоди, ну да, Клоди, которая вскореушла от него к какому-то шведу из Иностранного легиона, и тогда Поль-Валеривернулся было к Фанни, но у нее уже был Виктор… И ей, между прочим, чудилось тоже самое, когда он бросил ее ради этой… как ее звали… Нет, не вспомнить! Потомбыли Роже, Кристоф, Алексис, Жорж… Имя им легион, пусть и не Иностранный.Кто-то бросал ее, кого-то бросала она… Страдание сменяется счастьем, счастье –страданием, в этой смене и есть смысл жизни, от однообразного счастья небось сума сойдешь со скуки! Мужчины приходят и уходят, а «Le Volontaire» остаетсянавсегда, как бриллианты в том фильме про Джеймса Бонда. И, положа руку насердце, появись сейчас рядом с Фанни кто-то красивый и страстный… молодой… стакими же немыслимыми глазами, как у этого русского мальчишки… с такой жегорестной складочкой у губ, и кольцами темно-русых кудрей, падающих на белыйлоб, и тонко вырезанными губами, и бесподобным ароматом… нет, никакойновомодный «Барбери брют» не может соперничать с ароматом молодости и свежести,ведь это самый лучший, самый душистый, самый дурманящий цветок на свете… Какжаль, что Фанни не вдохнуть его аромата, не сорвать его, не стиснуть в ладоняхтугого стебля, не зарыться лицом в его горячие, живые лепестки!

«Прекрати! Немедленно прекрати себя заводить, ты еле дышишь.Что за приступ педофилии тебя вдруг обуял?!» – одернула она себя.

Фанни отвела, нет, отдернула взгляд от Романа и смятенноуставилась в окно поезда. Мимо проплыло изображение золотого идола с непомернобольшущими глазами – огромная реклама новой выставки в Лувре, «РимскаяФранция». А рядом – объявление об обвальных скидках в магазине «Си энд Эй». Иеще анонс нового мужского парфюма «Аззаро», но этот зеленоглазый потаскун,который с рекламного щита строит глазки всем женщинам подряд, и в подметки негодится Ро…

«Угомонись, кому сказано!»