Это моя дочь - Ирина Шайлина Страница 16

После ужина пошёл к ней. Она уснула. Шагнул к ней, любуясь спящим ребёнком. Свернулась калачиком прямо у окна. Стеклопакеты хорошие, но все же мороз… Она только недавно переболела. Наклонился к ней и осторожно как реликвию, чтобы не разбудить, взял на руки. Маленькая. Лёгкая.

— Мама, — тихо прошептала она, и губы дрогнули, словно во сне хотела заплакать.

— Твоя настоящая мама скоро приедет, — ещё тише ответил я.

Но она услышала. Распахнула глаза. В них — ужас. Узнавание. Дёрнулась от меня так, что я едва не вынил её из рук. Закричала, забилась.

Поставил её на пол. Сразу отбежала, встала в угол лицом ко мне. Старалась не выпускать меня из поля зрения, следить за каждым моим движением. И не плакала, только дышала тяжело и смотрела на меня не отрывая глаз. Смотрела, как на монстра.

Во мне вспыхнуло раздражение. Ярость. Злость. К сожалению, я не отличался вселенским терпением. Но я был умен и отдавал отчёт в своих действиях. Я не хотел напугать её ещё сильнее. А если я позволю себе сказать что-то резкое, она будет бояться меня ещё сильнее. Если, конечно, ещё сильнее вообще возможно.

Вздохнул глубоко. Сжал крепко, до хруста в костяшках пальцев, кулаки. Разжал. Выдохнул. Я спокоен.

— Я не подойду к тебе, — спокойно сказал я. — Видишь, я ухожу.

Вышел из комнаты медленно. Остро захотелось курить, хотя сколько лет уже, как отказался от пагубной привычки. Спустился в кабинет охраны. На столе лежит пачка. Все равно, какие. Закуриваю, глубоко затягиваясь. От горького дыма раздирает лёгкие, держу его в себе так долго, как могу. Делаю ещё три затяжки, ломаю сигарету в пепельнице. А потом обращаю внимание на экраны, на которые выводятся картинки с камер. Там, за воротами тёмное пятно. В сугробе. И я медленное осознаю, что это.

— Который час? — спрашиваю я.

— Одиннадцать, — отвечает дежурный охранник из-за моей спины.

— Она все ещё там? Сколько часов сидит?

— Три часа уже не встаёт.

Наклоняюсь. Смотрю ближе и внимательнее. На её лицо падает тень и ни черта ничего не видно.

— Она вообще живая?

— Не знаю. Вы приказали игнорировать её присутствие, что мы и делаем.

Раздражённо пинаю стул, тот летит и падает верх тармашками, гремит о пол. Иду к выходу. Надеваю пальто. Беру ключи от одной из машин — участок большой, пешком будет долго. Еду к воротам и они распахиваются передо мной.

— Вы живы? — спрашиваю я.

Снег не идёт, если бы шёл, ее бы наверное за это время замело. Ночь чистая и лунная. И очень холодная. Ольга шевелится, кажется, с трудом. Поднимает голову и смотрит на меня.

— Кажется, — отвечает еле слышно.

— Двадцать шесть градусов мороза, — зло напоминаю я.

— Да какая разница?

Молчим. Думаю о том, что она умрёт тут за моими воротами этой ночью. И плевать даже на то, что это может повлиять на будущую политическую карьеру — приберут все так, что и воспоминаний об этой дуре не останется. Но я, блин, просто не хочу чтобы кто-то медленно умирал от холода за моими воротами.

— Вы не уйдёте, да?

Она кивает. А потом уточняет:

— А если они меня увезут, я вернусь. Если сломают ноги, тоже. Я буду возвращаться до тех пор, пока не сдохну тут, или пока вы меня не впустите.

Почему то я верю ей.

— Скорее всего ваши муки не затянутся и вы сдохнете прямо сегодня, — раздражённо замечаю я.

Потом тяну её за локоть наверх. Встаёт она тяжело. С трудом идёт к машине, руки не слушаются, не может открыть дверцу, приходится изображать джентльмена. Везу её в свой дом. Черт, везу прямо в свой дом! Сам!

Внутрь её приходится буквально вталкивать. Охрану не вызываю, просто не хочу, чтобы они это видели. Стаскиваю с неё идиотскую куртку обслуги. Трясется всем телом, и правда — дура. Не дрожит, а именно трясется. Громко выбивают дробный стук зубы. Стягиваю свитер и брюки. На ней остаются простые плотные колготки и футболка. Сползает на пол, обнимает колени, сидит так не в силах сделать что либо еще. Нужно принести ей плед, думаю я. И что нибудь выпить. Алкголь или горячий кофе. Или и то и другое разом. Но продолжаю стоять и смотреть на неё сверху вниз, на волосы, кончик хвоста сбился в сосульку и банально замерз. На худую спину, лопатки торчат через ткань футболки. На посиневшие от холода руки.

Она чувствует мой взгляд и встает, покачиваясь. Выпрямляет спину. Пытается не дрожать, но это плохо ей удаётся.

— Вы обязаны позволить мне увидеть дочь.

— Я ничем вам не обязан, — усмехаюсь я. — Чем вы можете меня заинтересовать?

Прислоняется спиной к стене, чтобы не упасть.

— Собой. Я могу отдать вам всю себя.

Смотрю на неё. На сосульку из волос, которая только начинает оттаивать. На руки, покрытые холодной гусиной кожей. На покрасневший от мороза нос. На грудь, что едва угадывается под просторной футболкой.

Смотрю и смеюсь, громко и с удовольствием, так, как не смеялся уже очень давно.