Нежная война - Джулия Берри Страница 16

Ее лицо было очень близко, а в глазах сияла теплота, и Джеймсу пришлось напрячь всю силу воли, чтобы не поцеловать ее прямо в поезде.

«Не сейчас, – сказал он сам себе. – Не здесь».

– Хорошо, – он все-таки смог улыбнуться. – Буду жить ради тебя. Раз уж ты так сказала.

Почему бы ему не поцеловать ее? Хейзел старалась не придавать этому особого значения, но ее взгляд постоянно соскальзывал на его губы.

– Я правда хочу, чтобы ты жил, – сказала она. – Возвращайся поскорее и построй все эти новые больницы.

– Не только больницы, – заметил Джеймс. – Заводы. Склады. Жилые дома. Железная дорога постоянно расширяется, и скоро нам понадобится больше домов, школ и поселений. Все архитектурные журналы пишут об этом. Если после войны я смогу изучать архитектуру… – он прервался на полуслове. Еще немного, и юная пианистка впадет в кому от скуки. – Прости. Вот это я заболтался.

– Я тебя слушаю, – сказала Хейзел. – Думаю, это просто замечательно. У тебя должны быть амбиции, – она нахмурилась. – Хотелось бы и мне иметь такую ясную цель.

Она посмотрела в окно, на однообразные серые дома, стоящие вдоль железнодорожных путей.

– Рядом с доками, в Попларе, находятся жуткие трущобы. Церковь святого Матфея организовала благотворительность для портовых работников и их семей. Но дешевое варенье и старые книги не решат их проблем, правда?

– Только если у тебя очень много варенья и книг.

Джеймс и Хейзел чуть не пропустили объявление о том, что поезд остановился на Глостер-роуд. Перейдя на Линию Пикадилли, они доехали до Кенгсингтон-стрит и последовали за плотной толпой в прохладный вечерний сумрак. Серый и неприветливый Гайд-парк провел их до Альберт-холла, который сиял яркими огнями, как океанский лайнер. Они присоединились к другим посетителям и вскоре оказались внутри, где им пришлось преодолеть множество ступеней: прямиком до их мест на самом высоком уровне балкона.

Хейзел увлеченно рассматривала партер, оркестровую яму и сцену, которые остались внизу.

– Прости, это лучшие места, которые я смог достать, – стушевался Джеймс.

– Не глупи, – сказала она. – Это просто потрясающе.

Девушка перегнулась через перила и тяжело сглотнула.

– Насколько мы высоко?

– Лучше об этом не думать.

Джеймс помог Хейзел снять ее пальто, затем разделся сам и сел на свое место. На их уровне было не так много зрителей, и большинство из них пришли в одиночку. Но какая разница, если вокруг четыреста человек? Джеймс не знал, куда деть свои руки, и вдруг испугался, что может обнять ими Хейзел и больше никогда не отпускать. Поэтому он предпочел на них сесть.

Хейзел наблюдала, как люди наполняют зал. Она комментировала размер рояля и количество мест для участников оркестра. Ей не было скучно ни секунды. Джеймс размышлял о том, что сказал ей в поезде. Он еще никогда не говорил так много с девушкой, которая не являлась бы его родственницей. Ему казалось, что он мог бы болтать с Хейзел весь день, весь год, всю жизнь, целую вечность.

Хейзел обвела концертный зал рукой.

– Каким бы ты построил это здание?

Он оглядел огромное пространство вокруг них.

– Продумывать архитектуру было бы весело, – сказал он. – Нужно поддерживать тяжелый вес крыши, но при этом колонны не должны закрывать зрителям вид на сцену. Не хотелось бы мне штукатурить этот потолок, стоя на высоченных лесах. Даже за королевские драгоценности.

Она засмеялась.

– Я тоже не люблю высоту, – сказала девушка. – Но за королевские драгоценности я все же попробовала бы забраться на леса.

– Ты смелее, чем я, – ухмыльнулся Джеймс. – Может, это тебе нужно отправляться на войну.

Услышав это, она резко выпрямилась.

– Ты знаешь, иногда мне и правда хочется быть там, – Хейзел увидела его удивленное лицо. – Я не имею в виду поле боя или траншеи. Думаю, я для этого не гожусь, – она улыбнулась. – В моей школе были девчонки, которые могли дать отпор кому угодно, только подойди. Но не я. И из меня выйдет ужасная медсестра. Вся эта кровь! Мне стало бы плохо прямо у хирургического стола.

Джеймс едва не рассмеялся, но сдержался.

– Но мне хочется чем-то помочь, а не сидеть дома и готовиться к прослушиванию, пока юноши умирают на чужой земле.

Свет стал более приглушенным, а рев толпы сошел на нет, превратившись в тихое журчание.

Джеймс наклонился к Хейзел и прошептал ей на ухо:

– Сделать мир безопаснее для людей, которые готовятся к прослушиванию – хорошая причина для того, чтобы отправиться на войну. Если не станет музыки и искусства и вся красота исчезнет – что у нас останется?

Он смотрел, как она широко открыла свои большие глаза с длинными ресницами. Эта красота никогда не исчезнет.

В темном зале, освещенном только огнями сцены, их взгляды встретились.

«Поцелуй ее. Давай».

Музыканты начали настраивать инструменты. Чары разрушились. Конферансье поприветствовал зрителей и зачитал номера программы. Затем на сцену вышел дирижер – мистер Лэндон Рональд, и все музыканты оркестра поднялись. Альберт-холл наполнили аплодисменты, мистер Рональд поклонился, и оркестр занял свои места. Огромный зал погрузился в тишину.

Началась музыка.

Джеймс и Хейзел закрыли глаза, позволяя музыке унести все их мысли и сомнения. Звучная труба начала с торжественных аккордов. Деревянные духовые словно играли в догонялки, и их легкие, невесомые мелодии кружились по залу, как бабочки. Затем деревянные духовые и труба вместе. Марш и танец. Солдат и пианистка.

Хейзел вдыхала пульсирующий звук, наполняя им легкие. Она загадала желание: «Пусть этот вечер никогда не заканчивается. Пусть музыка играет вечно».

Джеймс и раньше бывал на концертах, но никогда не слышал ничего подобного. Музыка окружала его и проникала в каждую клетку тела. Каждый полутон: такой живой, такой чистый и мощный.

Хейзел перевела взгляд на Джеймса и заметила, что он дышит в такт с мелодией. Она увидела слезы в его темных глазах.

«Вот этот, – решила она в тот момент. – Этот юноша для меня».

Вот и все, дело сделано.