Огненная дева - Евгения Марлитт Страница 15

Пробило пол-одиннадцатого, когда Лиана снова вошла в цветник, расположенный перед окнами ее комнат. Вдали виднелась проволочная решетка. «Козел отпущения», как назвал сегодня Рюдигер бледного, молчаливого мальчика, вероятно, уже давно спал, и не он был главною причиною непреодолимого желания, которое влекло молодую женщину к таинственному убежищу. Обернувшись назад, она внимательно осмотрела старинный замок, который в своем строгом великолепии, с массивными сводами, с резными листочками клевера, украшавшими сводчатые окна, и с фигурой родового патрона на выступе фасада, величественно возвышался наподобие аббатства, облитый серебристым светом луны. Все окна были темны, только из нижнего зала пробивался свет лампы в темноту колоннад… Ей показалось, что, прислонившись к одной из колонн, неподвижно стоял какой-то человек и пристально смотрел в полуотворенную дверь – воображение! Ни одна песчинка не шевелилась под ногами человека, ни малейшее движение не обнаруживало его дыхания, то, вероятно, была тень, падавшая от колонны.

Молодая женщина шла с сильно бьющимся сердцем по узкой песчаной тропинке, головы ее еще касались нижние ветви орешника и можжевельника; но вот затворилась за нею калитка проволочной решетки, и характер растительности изменился: на мягкой зеленой мураве поднимался могучий индийский банан, широкие листья которого бросали на траву гигантскую тень; потом тропинка пошла сквозь густой кустарник. Кругом искрились мириады светляков; наверху, в ветвях, раздавался шорох; оторванная ветка упала на плечо молодой женщины, справа и слева к ней протягивались маленькие лапы обезьян, и лукавые глаза их с любопытством заглядывали ей в лицо. Она невольно провела рукою по лбу, как бы желая освободиться от тяжелого сна; может быть, из темной зелени высунется зияющая пасть пестрой змеи или выступит перед ней неуклюжий исполин-слон, чтобы растоптать ее своими мощными ногами?.. Она, как бы ожидая их, остановилась, но из куста выпорхнула только испуганная цесарка, а через несколько шагов расступились кусты и деревья и перед нею явилась неподвижная, как зеркало, поверхность пруда; золотые купола индийского храма величественно поднимались к небу, как будто мраморные ступени его вели прямо к священным водам Ганга, а не к водам пруда немецкой долины.

Тяжело дыша от невольного страха, который наводит на нас одиночество в неизвестной местности и который вместе с тем неудержимо влечет нас вперед, Лиана медленно обошла пруд, не подозревая, что белая одежда ее, стройная фигура и роскошные золотые волосы, отражаясь в поверхности пруда, придавали какое-то особенное очарование этому своеобразному пейзажу; она не подозревала также, что, когда затворилась за нею проволочная решетка, виденная ею тень отделилась от колонны и неслышными шагами последовала за ней, как будто в золотистых косах, сбегавших вдоль ее спины и блестевших при лунном свете почти фосфорическим блеском, заключался магнетический ток, с непреодолимой силой увлекавший за собою эту тень.

Показались белые стены низенького домика; кругом его вилась песчаная дорожка, и весь он утопал среди чудных сортов роз; тут цвели и благоухали карликовые и штамбовые розы и даже по бокам дорожки вились некоторые ветки чайных роз, бледные цветки которых тяжело склонились, точно убаюканные кротким светом луны. Постройка этого домика была так легка, что, казалось, его снесет первый сильный порыв ветра вместе с тростниковой черепицей на крыше и бамбуковыми столбиками, поддерживавшими веранду. Окна были большие, но защищенные точеною деревянною решеткой.

Нерешительно ступила молодая женщина на низенькую ступеньку веранды, пол которой был устлан циновками из пальмовой коры; они были так гладки, блестящи и свежи, как будто предназначались прохлаждать ноги утомленного зноем индийца. Сквозь решетку окна виднелся свет от лампы, привешенной к потолку; штора из пестрой плетенки опускалась до того места, где был сердцеобразный вырез в деревянной решетке; сквозь это-то отверстие Лиана могла увидеть большую часть внутренней обстановки комнаты.

У противоположной стены стояла кровать из тростника. На белых, как снег, простынях лежало необыкновенно нежное существо, лицо которого было скрыто в подушках, и потому трудно было решить, женщине или ребенку принадлежало оно. Мягкие складки белого кисейного одеяния ниспадали до самых ног, чрезвычайно маленьких и мертвенно-бледных, лежавших неподвижно. Обнаженная до самого плеча, худая и тонкая, как у тринадцатилетней девочки, рука тяжело свесилась с постели; широкие блестящие золотые браслеты красовались у кисти и повыше локтя и производили неприятное впечатление: казалось, они должны были раздражать эту нежную кожу… Высокая здоровая женщина, стоявшая у кровати с серебряною ложкой в руке и упрашивавшая о чем-то, стараясь придать своему грубому голосу мягкий оттенок, была знакома Лиане как представленная ей после свадьбы под именем г-жи Лен, ключницы замка.

Ложка, которую женщина старалась держать дальше от своего чистого, нарядного фартука, конечно, была наполнена лекарством и приводила в ужас больную. Как ни уговаривала ее женщина, как ни гладила ласково по голове свободною рукой, больная не уступала.

– Не могу ничего сделать, Габриель, – сказала наконец Лен, повернувшись к той части комнаты, которую Лиана не могла видеть, – ты должен поддержать ей голову… Ей во что бы то ни стало нужно уснуть, дитя мое.

Бледный мальчик, «козел отпущения» Лео подошел ближе и осторожно попробовал просунуть руку между подушкой и лицом больной. При этом движении больная с ужасом подняла голову, и Лиана увидала худенькое, бледное, но вместе с тем прекрасное лицо женщины. Лиану до глубины души поразил выразительный взгляд необыкновенно больших глаз, с таким нежным упреком и мольбою смотревших на мальчика. Мальчик отступил на шаг и опустил руки.

– Нет, нет, я ничего не сделаю тебе! – сказал он, и в его нежном голосе звучало горе и сострадание. – Не могу, Лен, ей больно!.. Лучше я усыплю ее песнями.

– В таком случае ты можешь петь до утра, – возразила Лен. – Когда ей так нехорошо, как сегодня, песнями не усыпишь ее, ведь это ты сам знаешь.

Она пожала плечами, но не имела духу принуждать Габриеля помочь ей. Какое мягкое сердце билось в груди у этой, по-видимому, грубой женщины, с резкими чертами лица, которая казалась такою угрюмою и неприступною во время представления ее новой госпоже!

Лиана отворила дверь, находившуюся между двумя окнами, и вошла в комнату. Ключница испуганно вскрикнула и чуть не пролила лекарства.

– Подержите больную, – сказала Лиана, – я дам ей лекарство.

Внезапное появление стройной молодой женщины в белой одежде с аристократическими манерами положительно парализовало больную – она, не шевелясь, а только пристально глядя в наклонившееся над нею миловидное лицо молодой женщины, беспрекословно приняла лекарство.

– Вот лекарство и принято, мой милый, – сказала Лиана и положила ложку на стол. – Ей не причинили боли, и теперь она заснет.

Лиана нежно погладила темную головку Габриеля.

– Ты, верно, очень любишь ее?

– Она моя мать, – с неизъяснимою нежностью ответил мальчик.