Богатые девушки - Зильке Шойерман Страница 15

Она налила в ванну еще воды, потом еще, потом еще, мыльные пузыри разрастались до невероятных размеров, и она разрубала их узко подпиленными ногтями. Она насухо вытерлась, надела купальный халат фрау Папатц, но ненадолго, она медленно сбросила его на пол, как это делают в рекламе, а потом кинулась в комнату к спортивной сумке — надевать мини-юбку, тонкий свитер, а поверх толстый, грубый свитер. Перед телевизором она поставила стаканы, все, собственно, для Улли, меньше для Мари и почти ничего для Даниэля. Все для одного только Улли. Столик похож, если быть откровенным, на огромную открытую сигаретную пачку. Нетте никак не может разобраться, как это выглядит — по-идиотски или оригинально, и, наконец, решает, что по-идиотски. Она оглядывается, но не видит никакой забавной мебели, но зато обнаруживает CD-плеер, который проигрывает диски в вертикальном положении, его можно поставить впереди, и вращающиеся плоскости будут похожи на ноты на пюпитре, эта мысль только что пришла ей в голову и показалась оригинальной.

Она снова приступила к сервировке гигантской сигаретной пачки, точнее, к расстановке стаканов, высоких, фигурных, с выступающим у дна подбородком. В середине у них было сужение, как шея, вот такие они — эти стаканы. Она вообразила, что все это принадлежит ей, нет, лучше ей и Улли, они живут здесь вдвоем, а мама уехала в долгое путешествие, ну, например, с каким-нибудь богатым другом, и все тогда было бы совсем по-другому, и не было бы модного бутика Chez Monique, мать на самом деле звали Моникой, но она говорила, что название «У Моники» звучало бы как «Бейсль». У них с Улли было бы мало друзей и не особенно много гостей, собственно, ничего, если гостей не было бы вообще, в конце концов, они лучше всего чувствуют себя вдвоем.

Нетте понюхала свою руку — пахнет хорошо — ванилью и розами.

Она поиграла с пультом дистанционного управления, черным со светящимися кнопками, «добро пожаловать в Австрию», говорил какой-то тип в народных альпийских штанах, щелк, семейная сцена в гостиной, щелк, конкурс поваров, щелк, лыжная эстафета, щелк, опять лыжи, щелк, Мола, любимая ведущая Нетте, беседует с матерчатым набитым вороном, щелк, старый комик Дитер Халлерфорден, как могут старики быть комиками, во всех них есть что-то печальное, щелк, Нетте искала какую-нибудь передачу о путешествиях или животных, что-нибудь вроде гейзеров в Антофагасте, мира коралловых рифов или обезьян в Руанде, но ничего такого не было, щелк, Мола уже отложила в сторону матерчатого ворона, Нетте выключает звук, «Врачи» [2], певец двигается по сцене очень красиво. Нетте вздыхает и удобно разваливается в кресле.

Раздается звонок в дверь и шум на лестничной площадке. Нетте открывает и видит Мари и Даниэля, Мари в короткой зеленой синтетической шубке и коричневых сапогах, выглядит она как жук-олень. Даниэль прячется за пакетом с чипсами, Нетте смотрит на Даниэля, Даниэль на Нетте, он подмигивает. Мари слизывает улыбку с губ.

— Вау, — говорит она и топает в прихожую, — можно я отмечу здесь день рождения?

— Забудь об этом, — дружелюбно отвечает Нетте.

— Что же она за штучка? — спрашивает Мари, хлопая переливающимися веками.

— Председатель какого-то там искусствоведческого союза.

Она показывает гостям квартиру, стереосистему, громадную сигаретную пачку, ванную, зеркало в холодильнике, содержимое бара, почти голую спальню, там только японская цветочная композиция, а посередине, на полу, лежит плоский четырехугольный матрац.

— Мне не очень здесь нравится, — произносит Мари и тупо оглядывается. Нетте вспоминает, как на каникулах жила в крестьянском хуторе, у коров был точно такой же взгляд в никуда.

Нетте продолжает показ, рассказывает, что Мартина можно положить в угол, и он будет неподвижно лежать там часами.

— Боже, какой сладкий, — умиляется Мари. Мартин в упор смотрит на нее.

— Кошечка? — спрашивает Даниэль.

— Он молчун, — извиняющимся тоном говорит Нетте, — он как предмет обстановки.

Даниэль кивает с таким видом, будто Нетте произнесла что-то очень значительное. Развязной походкой он пересекает гостиную и останавливается перед баром. Туда же подходит Мари.

— О, давайте что-нибудь выпьем. У тебя есть апельсиновый сок. Мы выпьем кампари с соком.

— Четвертый стакан — это для кого? — спрашивает она.

— Для Улли, — отвечает Нетте.

— Как же ты носишься со своим братцем.

Нетте молчит, отчего Мари становится больно и стыдно, она подходит к подруге и обнимает ее, Мари вообще нужно постоянно кого-то трогать и к кому-то прикасаться, кожа ее покрыта тонкой пленкой пота, от нее пахнет нафталином и чуть-чуть корицей, как от рождественского пирога. Нетте вспомнила, как Мари однажды склонилась к ее уху и шепотом спросила: «Чувствуешь ли ты иногда приливы жара, от которого начинает зудеть все тело, чешется так, что хочется умереть?» — и Нетте тогда, растягивая слова, ответила: «Да, но оч-чень редко». И что это ей опять вспомнилась эта глупость, она резко отстраняется от толстушки Мари и смотрит на белокожее лицо Даниэля, он стоит скромно, как младший братишка, говорит немного, улыбается скупо, выглядит он моложе своих пятнадцати лет, самое большее на тринадцать, он миловиден и симпатичен, как девочка.

Держа в руках высокие стаканы, в которых переливается, сверкает и искрится кроваво-красный с оранжевым оттенком напиток, они ложатся животами на ковер — так удобнее. Даниэль вставляет кассету в магнитофон, раздается щелчок, кассета устанавливается. Даниэль отматывает пленку к началу.

— Рекламу никто не хочет? — громогласно спрашивает он.

Звучит возбуждающая, многообещающая музыка, потом на экране появляются пузатые, важные буквы — «Семь».

— Что это за название? — спрашивает Нетте.

Даниэль изучает текст на коробке и бормочет:

— Кажется, речь идет о семи смертных грехах.

— А какие они — семь смертных грехов? — возбужденно спрашивает Мари.

И Даниэль начинает перечислять:

— Гнев, зависть, ревность, алчность. — Дальше он не знает.

— Естественно, убийство, — приходит ему на помощь Мари.

— Воровство, — дополняет Нетте, но одного все равно не хватает.

— Что же это может быть? — вслух размышляет Мари. — Какой еще?

— Секс? — предлагает свой вариант Даниэль.

Мари прыскает:

— Глупости!

— Тише, — говорит Нетте, — начинается.

Она искоса бросает взгляд на Даниэля, лицо его слегка покраснело, он подносит к губам стакан, красное лицо, красная кожа, красная жидкость, стыд и еще что-то, Нетте чувствует себя виноватой перед Даниэлем, это причиняет ей неудобство. Разве она не хозяйка дома?

Они замолкают, наступает тишина, все забыто, три пары глаз внимательно ищут убийцу в черном квадрате телевизионного экрана. Мари возбужденно елозит по ковру затянутыми в нейлон ногами, она похожа на упакованную в пластик колбасу и поглощает невероятное количество кампари. Нетте едва пригубливает, но чувствует, что краснеет, язык во рту становится толстым и неповоротливым, алкоголь бесцеремонно ударяет в голову, проникает туда, как нечто плотное и ватное, притупляет ощущения так, что она перестает чувствовать контуры собственного тела, оно, как студень, расплывается по полу, ковер приятно греет живот, но одновременно появляется и новое неприятное пульсирующее чувство.