Странные женщины - Елена Белкина Страница 15

Я захожу, говорю: слушай, ты чего? Можешь телевизор включать и вообще что угодно. Мне не мешает, я в любой обстановке работать могу. Он говорит: да нет, просто я тут стишок сочиняю. Весь день первую строчку в голове носил, а теперь сочиняю.

Через час сочинил, несет мне, садится рядом со светлым лицом. Ну, думаю, терпи, раз за поэта замуж вышла. То есть не вышла еще… В общем, он начал вслух, а потом говорит: нет, не могу, ты сама глазами прочти. Читаю. Про любовь. Тебе не буду читать, не дождешься. Хихикать начнешь, иронизировать. А стихи хорошие. То есть самодеятельные, как и все они у него. Но все равно хорошие… Ладно, смейся, я все равно прочту.

О том, что было, вспоминать я не хочу.

И не хочу мечтать о том, что будет.

А лучше я совсем уж промолчу.

И пусть меня кто хочет, тот осудит.

Зато хочу мечтать о том, что есть.

О том, что сердце бьется сильно, гулко.

О том, что я в груди имею честь,

А это вам не летняя прогулка!

Мечтаю я о том, что жив пока,

О том, что я люблю, — и это правда.

О том, что там, на небе, облака,

А на земле ничтожества блокада.

Но ее взрываю каждый час

И не взираю на нелепые метанья.

И я сейчас мечтаю о сейчас.

И все мои сбываются мечтанья!

Смеешься? А на мой взгляд, очень мудро. Я ему так и сказала.

А он говорит: может быть. Хотя, говорит, по сравнению с великими это очень слабо.

Я говорю: не всем же великими быть.

А он: почему? В чем-то каждый может быть велик. Гениален. Например, кто-то гениально картошку жарит. Кто-то кошку гладит гениально. Кто-то просто гениально по первому снегу ходит.

Чуешь, какой кладезь?

А время идет. Тут опять «Подробности» по телевизору, потом опять какой-то фильм, но я на этот раз его не мучаю, сижу в кресле, а он на диване. У меня же как? — у меня и диван есть раздвижной, и кровать. С деревянными спинками, девичья кровать такая. Ты помнишь. Верней, ты диван помнишь. Хотя и кровать тоже. Ну, не важно.

Пора спать. Само собой, мне немножко не по себе. Ему, наверное, тоже.

Но он, оказывается, все продумал.

Говорит: вот что, Лера. Я знаю, ты сейчас мучишься необходимостью совместного, как бы это сказать… Так вот, я предлагаю для первого раза отдельно. То есть, если честно, я и на будущее предлагаю спать отдельно. Спать в прямом смысле. А когда мы привыкнем и у нас будут интимные отношения, мы будем в гости друг к другу ходить. Потому что, говорит, у меня из-за этого вся жизнь сломалась. Я свою жену любил, но когда увидел, как она во сне рот открывает и сопит, вся любовь прошла. Не все ведь красиво спят. Мало кто красиво спит. Сон — акт сугубо индивидуальный. А она не понимала и всю жизнь обижалась, когда я на кушетку уходил. Не понимала, что я хочу чувства к ней сохранить…

Сказал он это все, и у меня прямо камень с души. До чего мудрый человек! Постелила я ему на диване, выключила свет, легла. Он тоже лег. Поговорили немножко, пожелали спокойной ночи, собрались спать.

И — не спится. Не от каких-то там желаний, нет, просто непривычно. Все-таки чужой человек рядом.

Ты скажешь: в поезде в купе тоже с чужими людьми — и еще ближе. Но это поезд. А тут собственная квартира. И в ней кто-то… В общем, лежу, глаза закрытые, но не сплю. А он затих. Думаю: вот психика у человека железная, дрыхнет себе преспокойно. Потом он повернулся как-то так… Ну, не так, как сонный человек поворачивается. Тихонько спрашиваю: не спишь?

Нет. Я всегда на новом месте плохо сплю. А ты почему?

Я говорю: непривычно.

Он говорит: может, ты чувствуешь обязанность сразу же вступить в интимную связь? Это, говорит, ошибка. Нельзя ни в чем чувствовать обязанности. То есть можно, но не в таких делах. Я, говорит, если честно, тоже вот лежу и думаю, что ты про меня подумаешь, что я несостоятелен в этом самом плане. А я вполне состоятелен, но я не хочу по обязанности действовать.

Я говорю: почему же по обязанности? А по влечению ты не хочешь действовать?

Он говорит: хочу, и у меня это влечение есть, но я должен и с твоей стороны чувствовать. А я пока не чувствую, извини.

И ведь в самую точку попал. Уж чего я точно не хотела, так это доказательств его состоятельности. По крайней мере в первую же ночь.

И я ему честно говорю: да, я сейчас не в таком настроении. Мне успокоиться надо. Спасибо, говорю, тебе.

И после этого мы оба заснули.

Ну? — и что скажешь? Это чудо, а не человек. Такой тонкости не встретишь, не найдешь. Все с полуслова понимает.

И… Как бы тебе дальше-то рассказать…

На следующую ночь я к нему пришла. Сперва тоже не хотела. Лежу. Не сплю. И ты знаешь, так почему-то жалко себя стало. Отец у меня рано умер. Мать была строгая. Ты был нежный, но только любовник, и больше ничего. Ты на мне опыты ставил. Тебе нравилось меня до безумия доводить… И я вдруг подумала, что сто лет ко мне никто по-человечески не относился. Не приласкал никто. А этого хочется иногда. Особенно при моей инфантильности… И вот лежу, и слезы у меня покатились, до того себя дожалела. Встала тихонько, подошла к нему, а у него уже и место для меня свободно. Легла рядышком, орошаю ему плечо.

Он говорит: ты что?

Я говорю: погладь меня по голове, мне грустно.

Стал он меня по голове гладить. Девочка моя, говорит.

Вот так вот.

В общем, безумия, как с тобой, не было, но все было очень хорошо и замечательно, уверяю тебя. А души даже больше. Я начинаю думать, что не в одном безумии дело. У тебя после этого безумия, друг мой милый, глаза сразу пустели. Или бегали, часы искали. Ты сразу уже в другом месте был. А он остался. Весь. Полностью. Понимаешь?

Я говорю: ну что, побыла в гостях, пойду к себе домой.

А он вдруг говорит: ты знаешь, я свои взгляды вдруг пересмотрел. Не уходи. Я хочу утром проснуться, чтобы ты рядом была. Ты только раньше меня не просыпайся.

Я пообещала.

А засыпая, друг ты мой, вспомнила мальчика Сашу. Вспомнила с мыслью, что теперь это наваждение прошло.

А сейчас говорю и понимаю: не прошло.

Может, объяснишь мне, как это бывает?

То есть понятно, что это совсем другое. Но что именно?

Ведь о том, чтобы шестнадцатилетней стать, я не мечтаю уже.

Или еще мечтаю, но сама себе в этом не признаюсь?

Когда ты назвал меня дурой два года назад, дурой, которая сроду не знает, чего хочет, ты был прав. Абсолютно прав.

А кассеты я теперь прячу. И на магнитофон наговариваю не вечерами, как раньше, а когда из школы прихожу. Шторы в комнате задергиваю, потому что привыкла — в полусумраке.