Наваждение - Елена Ласкарева Страница 15

У Кати глаза уже были на мокром месте. Она не знала, как, не выдав своей тайны, защитить эту драгоценность, полученную в дар в тот вечер в залог того, что они с Димой отныне — муж и жена.

— А мне такое нравится, — оправдывалась она. — В стиле ретро. И пуговки…

— В стиле «старье»! — безапелляционно заявила Лидия. — А такие пуговки раньше нашивались на наволочки. Нет, Катерина, в таком дранье на люди выйти — только через мой труп. Чтоб все говорили: «Криницына — бомжиха»? Уволь, дорогая.

— Но… у меня ничего другого и нет. Только юбка, черная. И джинсы. Но они потертые.

— Помолчи, слушать противно. А что родители? Ты с ними на эту тему говорила?

— Нет, Лид. Я не могу. Совесть-то…

— Не совесть это, милая моя, а дурь. А хотя — правильно. Они бы все равно пожмотились… Ты иди пока чайку поставь, — Лида уселась на тахту и подперла рукой голову с видом роденовского мыслителя, — а Чапай думать будет…

Немного погодя, уже из кухни, Катя услышала ликующий вопль сестрицы:

— Есть контакт!

Лида решительным шагом покидала квартиру:

— Жди меня, и я вернусь, только очень жди!

— А чай…

— Чаем не отделаешься, пузырь с тебя, дорогая! — воскликнула Лидия, захлопывая за собой дверь.

Второй раз в жизни Кате предстояло облачиться в свадебное платье с чужого плеча. На этот раз свою реликвию пожертвовала ей сестра.

Лида выходила замуж «удачно», и ее брачная церемония была обставлена пышно, с шумом, блеском и всей полагавшейся по традиции мишурой: черной машиной, кольцами и куклами на капоте, морем цветов, миллионом подарков, в том числе и конвертиков с деньгами, ресторанным застольем, внесением новобрачной на руках в квартиру супруга и так далее.

И платье жених ей тоже приобрел «какое положено», чтобы никто не посмел вякнуть, что Лидка Криницына в чем-то прокололась.

А именно: это был сверхпышный наряд на кринолине, на лифе и юбке которого многочисленные атласные оборки чередовались с парчовыми и нейлоновыми. По всей поверхности сего громоздкого сооружения были к тому же разбросаны огромные, аляповатые шелковые розы.

В свадебный автомобиль невесту пришлось прямо-таки заталкивать усилиями нескольких человек, ведь она, в полном облачении, стала почти такой же неуклюжей, как Винни-Пух, когда объелся медом и сгущенкой и застрял в дверях кроличьей норы.

Зато всякий кинувший на нее взгляд не мог удержаться от почтительного возгласа:

— Как богато!

И Лиде это льстило куда больше, чем если бы люди говорили: «Какая очаровательная невеста!»

Теперь она от щедрот душевных уступала свое платье-латы Екатерине.

— Школу все же заканчивают один раз в жизни! — изрекла она. — Это замуж можно по второму разу…

— Замуж лучше бы тоже навсегда, — робко заметила Катюша.

— Не боись, дорогая! — Лида хлопнула сестренку по плечу. — Я, если по второму кругу надумаю, так ведь тоже не за первого встречного! Я тогда такого подыщу, что мне наряд еще шикарнее купит! Так что пользуйся моей добротой. А то ты у нас вечно как замухрышка. Ну, давай сюда, к зеркалу!

Платье могло послужить образчиком скорее помпезной архитектуры, нежели портновского искусства.

Надев его, Катя почувствовала себя чуть ли не средневековым рыцарем в таких тяжелых доспехах, что и могучий конь присел бы под ним до самой земли.

А уж если бы речь зашла, скажем, о битве на льду Чудского озера, то поражение было бы просто неминуемо: тут не то что лед, тут пол мог не выдержать. Хорошо, что Криницыны проживали на первом этаже…

— Эхма, тру-ля-ля, — скептически протянула Лидия, оценивающе оглядев сестричку. — Даже самые добротные вещи тебе не впрок. Ни кожи у тебя, милая моя, ни рожи. Про таких говорят: «Вошел хорошо одетый позвоночник».

Катя посмотрелась в дверцу зеркального шкафа и ужаснулась. Отражение представляло собой даже не гадкого утенка, а существо еще более жалкое.

Тонкая длинная шейка торчала на фоне высокого гофрированного воротника, как прошлогодняя сухая былинка из-под снега.

Глубокое декольте, призванное подчеркивать пышность бюста, создавало ощущение полного отсутствия такового. Выпирали лишь острые подростковые ключицы.

Тоненькие ручки свисали из пышных рукавов-фонариков, как электрические провода из-под абажура, как будто проводка была неисправна, а монтер прервал работу, не доделав ее до конца.

Поскольку платье было широко в талии, то и кринолин перекосился и походил теперь скорее на покрытый тряпками хула-хуп.

А уж эти крупные матерчатые розы! При хрупкой Катюшиной комплекции они напоминали не цветы, а скорее капустные кочаны.

— Ну можно ли быть такой глистой в корсете, — укоризненно заметила Лидия. — Ела бы побольше, что ли… Ладно, не хандри, сейчас сообразим что-нибудь.

Поза мыслителя явно была для Лиды плодотворной, потому что, посидев в ней от силы минуту, умная старшая сестра азартно вскрикнула:

— Ага, доперла! Тащи ножницы.

— Что, Лид… Неужели резать?

— Не боись! Я уже семь раз отмерила. В уме. Потому что у меня в отличие от некоторых ум есть. Поняла?

…Полчаса спустя Лида уже вся обливалась потом, а на полу комнаты высились целые холмы белых лоскутов разных форм и размеров.

Кринолин тоже беспощадно выстригли из подола, и теперь Игорек с приятелями под окошком действительно учились вертеть его вместо хула-хупа.

Все толстые, плотные, топорщившиеся участки платья были отстрижены беспощадно. На Кате остался фактически лишь чехол, у пышной Лиды игравший роль нижнего белья, да несколько прозрачных капроновых воланов поверх него.

И девушка преобразилась. Она стала похожа на нежный цветок вишни с воздушными лепестками, готовыми от порыва ветра осыпаться на землю легким душистым ворохом.

— Ой, Лидочка! — обомлела она, глянув на себя в зеркало в таком виде. — Неужели это я! Видел бы Де…

И осеклась. Чуть было не проболталась.

— Видел бы дедушка — из дома выгнал бы, — по-своему трактовала ее реплику не слишком довольная Лида. — Сказал бы, что это натуральная ночнушка и в ней если куда и идти — то разве на панель. Всю красоту мы с тобой отстригли, дорогая моя.

— Но ведь так лучше!

— Лучше не лучше, а деваться некуда. В этом и пойдешь. Только, чур, причешу я тебя сама. Если у некоторых в голове пусто — так пусть хоть снаружи будет прилично.

— Прилично — это как? Косы короной?

— Косы? Деревенщина. С косой, дорогая моя, только смерть ходит. Она, правда, тоже костлявая, тебе под стать.

— А если распустить?