Искушение ночи - Лидия Джойс Страница 15

– Это я о миледи, – взволнованно произнесла домоправительница. – Даже не знаю, как вам сказать. Я хотела велеть кухарке заняться обедом, но знаю, вы очень разборчивы насчет того, когда его подавать, и тогда я подумала: Сенга, девочка, сходи-ка ты к герцогу и скажи ему, пусть он решает. Вот так я и сделала.

Байрон напомнил себе, что оборвать ее – все равно что побить спаниеля за то, что он скулит, – это было бы непростительной грубостью и испортило бы все дело.

– Это я понимаю, миссис Пибоди, но теперь нужно решить, что именно вы хотите мне сказать.

– Так ведь за этим я и пришла, ваша светлость. Миледи не придет к обеду, она все еще одевается. Ну вот поэтому я и выбранила Энни как следует за ее медлительность, но с этим ничего не поделаешь.

– Понятно, – хмуро сказал Байрон. Он решил, что леди Виктория – тип рациональный, что она не из тех, кто станет полдня крутиться перед зеркалом. Она, наверное, делает это назло ему. Байрон подумал было о том, чтобы отложить немного обед, но однажды он уже ел остывшую стряпню, и повторять этот эксперимент ему больше не хотелось. В конце концов ради леди Виктории не стоит причинять самому себе неудобства.

– В таком случае пошлите ей наверх поднос с едой и скажите, что я приду к ней, как только отобедаю.

– Ах, ваша светлость, неужто вы думаете, что это разумно? Я хочу сказать, она ведь леди, и войти в ее комнату, когда она в безделье, – миссис Пибоди хотела сказать «дезабилье», – это даже неприлично.

Заметив выражение лица Байрона, миссис Пибоди не стала продолжать, лишь сказала:

– Тогда я пойду к ней.

Она торопливо вышла, пройдя мимо кухонной служанки, которая присела в реверансе, после чего поставила перед Байроном горячий пирог с мясом и последовала за миссис Пибоди. Байрон вооружился вилкой. Учитывая медлительность миссис Пибоди, еда леди почти совсем остынет, пока окажется у нее в комнате. При мысли об этом Байрон ощутил некоторое злорадство. Вообще-то ему следовало по крайней мере сообщить ей о своих планах относительно ее туалетов, но теперь поздно об этом сожалеть. Она понимала, во что дала себя втянуть. Неделя в его обществе, неделя в его власти – если он ей не нравится, ее ничто не удерживает в Рейберн-Корте.

С этой мыслью он отправил в рот добрый кусок мясного пирога и откинулся на стуле. Уже скоро он снова увидит леди Викторию.

Байрон небрежно постучал в дверь Тиковой гостиной, потом открыл ее, не дожидаясь ответа.

Леди Виктория была одна. Она сидела, примостившись, на краешке огромного сундука елизаветинской эпохи, неловко держа на коленях поднос. Шелк цвета лаванды, который он выбрал для ее утреннего платья, очень шел ей, он увидел это сразу же; цвет ткани гармонировал с ее волосами и придавал ее светлым глазам ясную глубину, которую обычно приглушал черный цвет. С волосами тоже произошла перемена. Он с удивлением и удовольствием увидел модные локоны, дугой охватывающие ее лицо, а на затылке волосы были свернуты изящным пучком. Но когда она повернулась к нему, он оторопел.

Ее щеки и губы были густо накрашены, ресницы и брови начернены сверх всякой меры.

– Ваша светлость, – медленно проговорила Виктория, – я не ждала вас так рано.

Он подошел к окну, задернул тяжелые занавеси, повернулся и, скрестив руки на груди, сердито посмотрел на нее.

– Разумеется, вы не ждали, миледи, – произнес он тоном, который, как он знал, говорит о совершенно противоположном.

– Ах, а я надеялась, что сойду вниз и пообедаю с вами, но боюсь, Энни еще не закончила меня одевать. – Она махнула рукой, указывая на юбку. – Вы же знаете, как это важно для леди – предстать во всей красе.

– Смойте это, – спокойно произнес он.

Она широко открыла глаза с наигранным удивлением:

– Ваша светлость?

– Смойте это, – повторил он. – Сию же минуту. Или я сделаю это сам.

Она хихикнула.

– Ах, ваша светлость, а я-то думала, вы оцените мои старания. Разве не вы послали в Лидс за бельем, которое скорее подходит портовой девке, чем благородной леди?..

Байрон нахмурился, в нем нарастало дурное предчувствие.

– Что вы хотите сказать?

Глаза ее сузились, улыбка исчезла.

– Вот это! – бросила она, приподняв подол юбки, где чулок выглядывал из ее крепкого башмака.

Сказать, что чулок был красного цвета, значит, не сказать ничего. Чулок был алый, пламенный, даже пунцовый. Байрон перевел взгляд с ее лица – белой маски ярости под смешным гримом – на лодыжку в вызывающем чулке.

– Дражайшая леди Виктория, – решительно заявил он, – смею вас уверить, что я не посылал корсетнице никаких конкретных указаний. Я только составил список нужных вещей и попросил, чтобы они были привлекательными. – Голос Байрона дрогнул, но он храбро продолжал: – У корсетницы и моего покойного двоюродного дядюшки вкусы явно отличались от ваших... или от моих, если на то пошло.

– Вы хотите сказать, что это, – она бросила взгляд на исподнее и ужасные чулки, – произошло случайно?

– Да! – пылко ответил Байрон. Она недоверчиво посмотрела на него. – Кстати, ваше утреннее платье премиленькое. Для платьев я дал более подробные указания. – Выражение ее лица смягчилось. Байрон прислонился к стене и посмотрел на нее, выгнув бровь. – Если хотите, я позволю вам выкрасить мое исподнее в любой цвет, который вам захочется, в возмещение ущерба.

Это подействовало. Сначала на ее лице недоверчивое выражение боролось с насмешливым, а потом она рассмеялась. От этого звука по спине у него пробежала дрожь – красивый музыкальный звук, ласкающий слух. Байрон выгнул вторую бровь. Перед глазами промелькнули картины прошлой ночи. Не такая уж она скованная, как ему казалось, подумал Байрон.

– Дайте мне салфетку, – попросила леди Виктория, вновь обретя дар речи.

Не говоря ни слова, он намочил салфетку в тазу для умывания и подал ей. Она тщательно смыла грим. На лице у нее было старательно угодливое выражение. Твердо посмотрев на него, она вернула ему салфетку.

– Если вы, ваша светлость, еще раз осмелитесь сменить мой гардероб, каковы бы ни были ваши намерения или результат, я выкрашу весь ваш гардероб в такие цвета, о существовании которых вы и не подозреваете.– Спасибо, что предупредили, – серьезно ответил Байрон.

– Пожалуйста. – Виктория лучезарно улыбнулась. Острый подбородок и резкие черты придавали ей какую-то озорную привлекательность, и Байрон поймал себя на том, что, словно зачарованный, наблюдает за этими метаморфозами.

– Встаньте, миледи, – сказал Байрон, когда ее улыбка снова исчезла. – Разрешите мне посмотреть, что сделала с вами портниха. Вряд ли это может помочь, но все же...

На лице леди Виктории отразилось неудовольствие, но она отставила поднос в сторону и встала. Затем с нарочитой неторопливостью стала поворачиваться, чтобы он мог осмотреть ее. Хотя он понимал, что ей хочется разозлить его, ему показалось почти что возбуждающим то, как она явила его взору свое тело сначала под одним углом зрения, затем под другим. Сначала лицо с его ясным взглядом, потом лебединая шея, холмы грудей, изгиб затылка, второе ухо, торчащее, точно раковина, среди завитков волос. Она казалась на несколько лет моложе, чем когда приехала, – конечно, не девочкой, но ближе к девическому возрасту, чем увядающая и наполовину отжившая, какой ее делала прическа, – и была в ней наивная чувственность, которая насыщала воздух вокруг нее теперь, когда она больше не прятала ее за стенами из китовой кости и черной тафты. Когда она повернулась к нему, выражение ее сине-серых глаз было житейским, хотя сухо довольным, что казалось интригующим по контрасту с изящным фарфоровым цветом лица, и у Байрона возникла внезапная уверенность, что, лишенная своей унылой личины, она вызывала бы восторг как у неоперившихся юнцов, так и у выживших из ума старцев.