Никогда в жизни! - Катажина Грохоля Страница 15

Я промямлила, что не хочу на ставку, что изменились семейные обстоятельства, лучше продолжать работать внештатно… бормотала что-то и бормотала.

– Ну, как хотите, но… – И тут он взял в руки голубой конверт.

Господи, за что ты меня?

– Вот, пожалуйста. – Главный вынул голубой листок. О Боже, сделай что-нибудь!

– Дорогая пани Юдита… это как раз то, к чему я стремлюсь – покончить с нашей анонимностью, вам это замечательно удалось, хотя, как я уже сказал, предпочитаю хвалить день по вечеру. – Шеф сложил листок, засунул в конверт и протянул мне с грудой остальных писем. – Вот, пожалуй, и все. Мы еще подумаем насчет вашей кандидатуры… Может, вам поручить еще что-нибудь? Не напишете ли вы что-нибудь о сексе? – Его глаза вспыхнули маниакальным огнем.

О сексе я могла бы написать, что он совершенно не нужен, чрезмерно разрекламирован, я знала по собственному опыту, что без этого можно прожить.

– Да, что-нибудь о сексе, – главный уткнулся в разворот «Хастлера». – Сейчас это очень модно! Ну что ж, давайте договоримся на будущую неделю – что-нибудь покруче, пикантное, яркое, что может заинтересовать читателей!

Скорее читательниц, ведь мы – женский журнал, и, разумеется, я должна буду заинтересовать Голубого. Я прижала к сердцу все те письма, которые не успел прочитать шеф. Надо идти, немедленно.

– Будет сделано, не сомневайтесь, – выдавила я.

– Очень хорошо, замечательно, именно на это я и рассчитывал, – обрадовался главный, не замечая, как я буквально на карачках отползаю к двери. – Итак, на среду! Что-нибудь, что заденет читателей за живое, вызовет негодование!

Я сама была переполнена негодованием. Почему все уверены, что мир стоит на сексе?

* * *

На этот раз в электричке не было толчеи. Я уселась прямо под табличкой «Безбилетным пассажиром считается пассажир, не имеющий билета»…

Воздух пах весной. Две пожилые женщины уселись напротив меня. Очень пожилые. Вместе им, должно быть, было лет двести. Шляпка, шапочка, отороченная мехом, перчатки с кружевцем. Одна склонилась к другой, но поскольку обе глуховаты, я фиксировала каждое слово.

– Ты знаешь, что она к парикмахеру ходит? – сказала Шляпка. – И не только прическу там делает, понимаешь?

– А что?

– Она красится! – возмутилась Шляпка.

– Да-да! – Шапочка покачалась из стороны в сторону. – С прошлого года с ней что-то… – Рука в перчатке повисла в воздухе.

– И не только красится, она еще и глаза подводит!

– Да ты что!

– Да! – Даже стук колес не мог заглушить ликующих ноток в голосе Шляпки. – Своими глазами видела!

– Где же?

– В центре красоты и здоровья в Пруткове, как тебе это нравится?

– А ты что там делала? – Шапочка казалась удивленной.

– Ну, знаешь! – Шляпка обиженно отвернулась к окну.

Обе помолчали.

– Она красит ресницы и брови, – вернулась через минуту к прерванной теме Шляпка. – В ее-то годы! Она же…

– На два или три года младше тебя, – заметила Шапочка писклявым голосом.

– Вот именно!

– И в этом возрасте ей нужен мужик? Куда это годится?

– Они вместе ездят!

Я разделяла ее возмущение. Ездить куда-то с мужчиной, пусть даже столетним, – страшное дело. Заслуживающее порицания. Непростительное.

– В этом году они были на Тенерифе! – захлебнулась от негодования Шляпка. – Представляешь! На ту пенсию, что она получает по мужу?

О, это уже приятнее. Мне бы тоже хотелось иметь пенсию по утрате кормильца. И ездить на Канары с другим мужчиной.

– Вот именно, – грустно подтвердила Шапочка. – Вот именно… Катается себе по свету на старости лет… – В ее голосе было столько тоски.

Вывод напрашивался сам: если столетняя дама следит за собой, мне тоже следует. Завтра же начну! Шляпка и Шапочка замолкли. Я открыла голубой конверт.

Дорогая пани Юдита!

Простите меня за дерзость, но Ваше невежество достигло апогея. Это не Юнг, а Эрика Янг, первый из них был мужчиной, а второй является женщиной. Книга, на которую Вы опрометчиво ссылаетесь, посвящена совершенно, ну абсолютно, другой теме.

Не может быть! Я ведь ясно ему написала недели две назад, чтобы он почитал Юнга, если хочет со мной обсуждать психологические проблемы. Потому что мне трудно опускаться до уровня профанов. Уля мне говорила о Юнге… Имени не называла. Вот дьявол!

Судя по манере, в какой Вы меня постоянно оскорбляете, я имею дело с феминисткой, женщиной, не сумевшей себя реализовать, не вылезающей из брюк, которая может только завидовать женственности женственных женщин, сама же не заботится ни о своих взглядах, ни о своей внешности. Может быть, я не прав?

Ну-у! Совсем обнаглел! Уж я с тобой разделаюсь, Голубой!

Дверь была распахнута настежь. Замок на калитке висел. С улицы было видно, что стол заставлен немытой посудой. Борис носился возле забора. Грабли валялись у двери. Окаянный пес! Кидался на дверь, пока она не открылась! Неужели я хотела здесь жить?

Раскланялась с соседкой-старушкой, которая в нашей деревне разводит кур. Она остановила меня у калитки и спросила, не надо ли мне яиц. Конечно, надо! Видимо, я стала своей, потому что до сих пор у нее ничего для меня не было. Только для постоянных клиентов, а может, куры плохо неслись. Значит, я уже здешняя.

* * *

Метек оказался кошечкой. Манька наверняка знала об этом с самого начала! Только самки бывают трехцветные. Метка полюбила спать у меня на голове. Я сплю в пижаме, спортивном костюме, а сверху накрываюсь ватным одеялом, спальным мешком и пледом. Но скоро уже лето. Со вчерашнего дня у меня телефон. Единственный в деревне! Агнешка просто гений! И холод не страшен. С утра я не расставалась с телефонной трубкой.

Звонила моя мама, чтобы сказать, что она цепенеет от одной только мысли, что мне холодно.

Звонил мой отец, сказал, что наверняка у меня дома стужа и что он, если бы я обратилась к нему за советом, что-нибудь предложил… а теперь говорить уже не о чем.

И снова звонила моя мама, что она вовсе не то хотела сказать, что цепенеет при одной только мысли. А что она уверена, что у меня красиво, что я довольна, но она цепенеет при мысли о Тосиной школе. Ведь так далеко!

Звонил мой отец и спрашивал, как Тося добирается до школы, это же далеко, и если бы я обратилась к нему, он бы мне посоветовал… ну а теперь говорить уже не о чем.

Звонила моя мама, объяснила, что она вовсе не о том хотела сказать, что цепенеет при мысли о Тосе, а что свежий воздух, безусловно, пойдет нам на пользу. Но есть ли у Тоси теплая куртка?

Звонил мой отец и спрашивал, есть ли у Тоси хотя бы какие-нибудь теплые ботинки, потому что холод стоит собачий, а девочка ходит в такую даль пешком, и он, если бы я только спросила у него совета… и так далее.