Босс моего бывшего - Лина Манило Страница 15

Я просыпаюсь от колкой боли в руке. Не открывая глаз, пытаюсь справиться с мурашками, аккуратно сгибая и разгибая пальцы. Как же я уснула? Не помню…

Вдруг мне всё приснилось? И фотографии проклятые, и сцена на кухне, и Поклонский? Не было ничего, и в субботу состоится моя свадьба, после которой я всю жизнь проживу счастливой рядом с тем, кого люблю. Но стоит распахнуть глаза, замечаю стоящий на журнальном столике бокал, наполненный на треть коньяком, а в воздухе ещё кружится терпкий аромат мужского парфюма.

Значит, ничего мне не привиделось, и теперь как-то нужно справляться со своей жизнью.

Морщась, скидываю с себя плед и долго смотрю на него. Поклонский накрыл меня? Надо же, какой заботливый. Интересно, свою жену он тоже кутает? А ещё интереснее, какого чёрта я сейчас думаю о нём?! Других забот хватает.

Перед входом в кухню приходится набрать полную грудь воздуха. Я помню, какой бардак вчера оставили с Лёней, когда боролись. Он был настойчив, как герой эротического триллера. Пытался всеми доступными способами доказать, что мне без него не выжить и лучшего мужика найти точно не получится. Да лучше вовсе без мужика, чем с тем, который насильно к чему-то принуждает!

Тактильная память – вещь упорная. Стоит подумать о событиях вчерашнего вечера, и на коже пальцы Леонида чувствую. Он не успел ничего сделать, но помял меня основательно, мачо недоделанный. Истеричка и придурок.

Где-то в глубине души я рада этому новому Леониду, его образ окончательно помогает избавиться от иллюзий, ни о чём не жалеть и не плакать.

Первым делом распахиваю настежь окно. Впускаю в крошечную кухню свежий ветер и принимаюсь за уборку: поднимаю перевёрнутый стул, выбрасываю осколки некогда любимой кофейной кружки. Мне её почему-то больше всего жаль, даже больше своей поломанной жизни. Потому что мне её бабушка подарила на двадцатилетие. Она заказала её в маленькой гончарной мастерской, трогательную надпись сочинила, которая украсила глиняный бок . А теперь от кружки только черепки остались, их не склеить.

Шмыгаю носом, и больно режусь осколком. Нет, я не буду плакать, разве что чуть-чуть. Облизываю палец, а на языке привкус металла. Нахожу в аптечке пластырь, заклеиваю порез, и вдруг думается, что за изобретение пластыря на всю душу кому-то дадут Нобелевскую премию.

Чем бы так обклеить себя изнутри, чтобы больше не страдать?

Воспоминания о вчерашнем дне наваливаются лавиной. За многое мне стыдно, а что-то даже радует.

Поклонский спас меня, проносится мысль в голове. Он явился в мою квартиру, как рыцарь в сияющих доспехах, и если бы не он… кстати, как он внутрь попал?

Я беру к двери, ощупываю новый замок, дёргаю за ручку, но заперто. Значит, у него были ключи? Вот он жук.

Неугомонные мысли скачут, сталкиваются, разбегаются в стороны. Убрав наконец беспорядок, я по грудь высовываюсь в окно, наслаждаюсь тёплым утренним ветерком, что щекочет щёки, остужает разогретый лоб.

И стояла бы так до бесконечности, но есть одно важное дело, с которым никто, кроме меня, не разберётся. Сколько бы ни оттягивала неизбежное, оно само по себе не рассосётся.

Надо звонить родственникам, сообщать “радостную” весть: они могут никуда не ехать, сдавать билеты и не беспокоиться о подарках. Пусть кофемолки и миксеры себе оставят, а деньги тратят, куда им нужно.

Только от одной мысли, что придётся каждому позвонить и сообщить об отмене мероприятия, готова разрыдаться. И если родители меня поймут и ничего лишнего не спросят – они у меня замечательные, – то пара тётушек будет не прочь узнать всё в деталях. Ладно, гордый варяг не сдался и я не буду.

Но мама, как самая мудрая женщина в мире, берёт на себя роль дурного вестника.

– Уж я найду слова для собственных сестёр, – уверяет она меня, изо всех сил стараясь не выказывать своей тревоги.

Если мне с чем и повезло в жизни, так это с родителями. Они не были ни самыми богатыми или самыми образованными людьми. Обычные они у меня, простые и приземлённые. Но, боже ты мой, сколько любви они нам с сестрой подарили, сколько радости дали в мелочах, наполнили хорошими воспоминаниями под завязку. До смерти хватит.

– Варя, может быть, домой приедешь? – закидывает удочку мама, а на заднем фоне о чём-то бубнит сестра. – Тут Марьяна трубку вырывает, поговори с этой неугомонной, а то никакого терпения у меня на неё нет!

Мама смеётся, и вскоре в трубке тарахтит пулемётной очередью сестра.

– Так, я ничего не понимаю, но буквально требую, чтобы ты приехала. Или давай я к тебе, а?

Она шикает в сторону, что-то бурно доказывает маме. Доносится звук шагов, скрип двери, хлопок и наконец Марьяна вспоминает обо мне.

– Та что? Если не хочешь, чтобы над тобой кудахтали все родственники по очереди, то не приезжай, – советует сестра, а я смеюсь искренне впервые за сутки. – Нет, я серьёзно.

– Я и не собиралась никуда ехать, мне же не пять лет, – говорю, включая чайник. – Лёня кофейную кружку разбил. Бабушкину.

– Эм… ту самую? Вот это он козёл! – моя сестра пыхтит возмущённо. – Так, я сейчас по видеосвязи наберу, мне нужно видеть твоё лицо.

Мы с Марьяной – двойняшки. Совершенно не похожие внешне, тем более, внутренне, но очень чутко чувствуем настроение друг друга.

Через минуту лицо сестры появляется на экране. Марьяна придирчиво осматривает меня, вглядывается в каждую чёрточку, качает головой.

– Что? Мара, я не умерла, у меня нет суицидальных мыслей. Что ты пялишься?

– Варя, ты точно в порядке? Ты подозрительно спокойная. Где опухшие от слёз веки, где вот это вот всё?!

– Вчера закончились слёзы. Сегодня – новый день и новые поводы для радости.

Во взгляде сестры вместо беспокойства появляется гордость. Она приглаживает светлые волосы, расплывается в широкой улыбке и заметно расслабляется.

– Вот и правильно! От слёз, говорят, ранние морщины появляются. В твоём возрасте это вредно.

Меня окатывает волной возмущения:

– Эй, коза! Я тебя на пять минут старше. На пять минут!

– Пять минут, знаешь ли, это много, – хохочет сестра, а я бы стукнула её, попадись она мне лично.