Строптивая жена - Карен Рэнни Страница 15

— Ну? — наконец спросила она. — Что с ним случилось?

— Главный конюх сказал, что он взял фургон, который ему доставили. Он не сказал, куда его забирает, но через несколько часов вернул лошадей.

Она, заморгав, уставилась на Томаса. Его слова не легко было понять.

— И где он теперь?

— Главный конюх не знает.

Почему она должна волноваться? Ничто не связывает ее с этим человеком, за исключением официальных уз.

«Я хотел бы видеть вашу грудь свободной».

О Господи, о чем она думает?

— Очень хорошо, — сказала она. Жизнь в Чейвенсуорте вряд ли изменится без него. Он был каплей дождя в шторме.

Она закончила дела к шести, поправила волосы, вымыла руки и лицо и пошла посидеть с матерью.

— Есть какие-нибудь перемены? — спросила она.

Хестер, не отрывая взгляда от герцогини, покачала головой.

Пожалуй, мать сегодня выглядит еще слабее, чем вчера. Она просто тает. Если она не очнется, чтобы хотя бы попить воды, то ничего хорошего не будет.

— Что нам делать? — спросила Сара, но Хестер не отвечала. Она неслышно выскользнула из комнаты.

Сара подвинула кресло ближе к кровати, положила одну ладонь на запястье матери, другую на кисть. Ее кожа была так холодна, будто могила уже звала ее.

Возможно, если Сара заговорит с матерью, та услышит? Вернется ли к жизни? Откроет ли глаза?

— Скатерть сегодня выстирали, ту, с винными пятнами. Прачка постирала ее в четвертый раз, думаю, что еще через пару стирок пятна отойдут. Я велела покрасить конюшню, и уже пора поправить живую изгородь. Я знаю, тебе не нравится, когда она слишком вырастает, — продолжила она о саде, который мать так ценила. — Думаю, младшая судомойка беременна, — вздохнула Сара. — Не знаю, как заговорить с ней об этом. Я достаточно прозрачно намекнула, что приму любые объяснения. Думаю, что она охотнее поговорила бы с тобой, мама, чем со мной. — Она улыбнулась. — Это для тебя стимул поправиться. Чейвенсуорт нуждается в тебе.

Помолчав несколько минут, Сара заговорила снова:

— Я так привыкла советоваться с тобой, но я не знаю, что делать, когда ты мне не отвечаешь. Я догадываюсь, что ты предложила бы, и пользуюсь собственными суждениями, как ты меня учила. Но порой так важно услышать твое мнение.

Она взяла руку матери и нежно поцеловала.

— Я так хочу, чтобы ты очнулась. Надеюсь, ты слышишь меня. — Сара прижалась лбом к руке матери и вздохнула. От простыней, как обычно, пахло лавандой.

Мгновение спустя она заставила себя продолжить и, подняв голову, улыбнулась матери:

— Дамская гильдия требует устроить ежегодное чаепитие в розарии. Я одобрила дату, но предложила ограничиться пятьюдесятью персонами. В прошлом году была такая толчея, что некоторые розы были повреждены.

Она перебирала в уме темы и события, которые могли бы заинтересовать мать, перечислила сделанные сегодня дела?

— Я велела Томасу осмотреть все ливреи. Надеюсь, дополнительных расходов не потребуется. Но лучше быть готовыми к неожиданностям. — К этому мать приучила ее с детства. — На северном крыле приподнялась крыша. Повреждения не слишком серьезные. — Сара пыталась вспомнить слова управляющего. — Но нужно проследить, чтобы крышу починили до следующего шторма.

Герцогиня Херридж не отвечала.

— Что я буду делать без тебя? — в тишине спросила Сара. — Кто даст мне совет? Кто поделится знаниями со мной? Кто заставит меня смеяться?

Никакого ответа, только едва слышный звук дыхания герцогини. И дыхание ее казалось слабее, чем вчера.

Сара понурилась, жалея, что не может придумать молитву, способную привлечь внимание Всевышнего. Если она правильно сложит слова, Господь смилуется? Может быть, он оставит свои дела и обратит внимание?

Внутренняя стена остановила ее слезы. Высокая толстая стена, которая скрывала поднимающийся поток горя. Но скоро она не в силах будет сдерживаться. Пока Сара владела собой. Слуги, видя ее спокойную, с сухими глазами, наверное, винили ее в черствости. Это горе, эта потеря не для обсуждений и перешептываний. Эта боль выплакивалась в тишине спальни, в глушившую звуки подушку.

Сара поглаживала руку матери, чтобы хоть как-то согреть ее.

Как странно, что, сосредоточившись на этом моменте, она не способна вызвать в памяти что-то радостное, хотя бы один счастливый миг. Она не могла оторвать ладони от руки матери и переменить свои мысли.

— Я закончила дела за понедельник и вторник, — сказала она, нежно поглаживая запястье матери. — Я только на день отстаю. Завтра я все наверстаю.

Сара понизила голос до шепота.

— Я ведь не упомянула о своем замужестве? — Она сделала паузу, словно давая матери время ответить. — Он весьма привлекателен, мама, почти рыцарь в сияющих латах. Он по-своему очень властный, но сначала таким не кажется. Я заметила, что он, прежде чем принять решение, изучает ситуацию. А потом действует весьма твердо. Он не высокомерен, не груб. Он как валун или дуб. Его невозможно сдвинуть.

Сара водила пальцем по узору на простыне. Ей хотелось задать матери десятки вопросов, но не столько болезнь Морны сдерживала ее, сколько собственное затруднение. Она многого не знала. Не о совокуплении, нет — Чейвенсуорт был огромным поместьем с процветающими фермами, она видела животных в брачной охоте, хотя ей полагалось этого не замечать и притворяться, что этого не существует.

Нет, вопросы, которые она хотела задать, имели несколько иной характер. Может ли женщина любопытствовать о физических аспектах брака, даже если не слишком хорошо знает мужчину? Может ли она интересоваться совокуплением, или даже сам интерес рассматривается как акт разврата?

И если женщине случилось лежать голой около греховно привлекательного мужчины, должна ли она позволить себе свободу? Особенно если этот греховно привлекательный мужчина ее муж?

Не у кого было спросить, и ей оставалось барахтаться в собственном невежестве. Сара тяжело вздохнула.

— Он очень красив, — сказала она, снова понизив голос. — Но кажется, этого в нем не замечают. Он производит впечатление, — добавила она. — Очень определенное впечатление.

Из тех, что близки к молнии.

Что ее мать подумала бы о Дугласе Эстоне? Была бы она им очарована? Ее мать умела в каждом видеть хорошее. Сара знала, что не унаследовала эту черту характера. Она, конечно, начала так поступать, желая верить, что каждый человек, с которым она контактирует, добрый и трудолюбивый. Ей хотелось думать, что у людей в сердце не только собственные интересы, что они искренне беспокоятся о других.

Пока мать наставляла ее и давала советы, в это легче было верить. Возможно, в ней слишком много цинизма отца.

Что она подумала бы о Дугласе Эстоне, обладай она оптимистическими взглядами матери?