Любовь с последнего взгляда - Ведрана Рудан Страница 15

Учительницы, толстые, худые, старые, молодые, тупые, бесчувственные, амбициозные, плохие, ревнивые, злобные, злорадные, нервные, чистые, грязные, тихие, громкие, невыносимые. И дети. Вонючие, шумные, агрессивные, одурманенные клеем, алкоголем и сигаретами, полуголые девочки, смердящие мальчики, глупые, плохие, тупые, грустные, циничные, депрессивные, пассивные, умные, ироничные, больные. Родители, грустные, жалкие, несчастные, уволенные с работы, виноватые, ожесточенные, одурманенные алкоголем и сигаретами, злобные, недоверчивые, подозрительные, ревнивые, неуверенные, неблагодарные, больные, плохие, беспомощные, плаксивые, потерявшие надежду. Я была сыта этим по горло. Он уехал на какой-то семинар на семь дней. Директором городского радиовещания был его друг, я слышала, что им нужен журналист, знающий чакавский диалект, — в моду входили так называемые передачи из нашего края. Нужно было приблизить радио к старикам и старухам за счет запуска в эфир историй из прошлого, рассказанных на их почти забытом языке, чтобы влить новую жизнь в тонкие, ослабевшие, но единственно подлинные хорватские корни. Директор был его другом, чакавский диалект был родным языком моего детства. Беспроигрышная комбинация!

Он вернулся с семинара. Я отвела Эку к его маме. Мы сели ужинать. Потом я обняла его за шею, засунула язык ему в рот, одну руку убрала с шеи и расстегнула ширинку на его брюках, хотя знала, что он не будет трахаться, пока не помоется. Расстегивая ширинку, я имела в виду недвусмысленно дать понять, что очень его хочу. Позади была долгая неделя без секса. Он сдался, мне показалось, что нехотя. Зашел в ванную, я по-быстрому ополоснула пизду в кухне, под краном, ноги тоже помыла в раковине. Мы потащились в спальню, он голый, я одетая, там я стащила с себя джинсы, футболку. Он посмотрел на меня, взгляд был мне понятен, я подмылась на кухне, сказала я, чтобы не терять времени. Я попыталась погладить его по заднице, он не дался, хотела отсосать, он меня оттолкнул. Я встала на четвереньки на кровати, он стоял рядом с кроватью. У меня заболели руки, спина, шея, так долго я стояла в позе кошки. На некоторое время я закрыла глаза, потом открыла и смотрела на щетинистую шею кабана, в то время кабанья голова еще висела над нашей кроватью. Я думала о том, что я так и не стала настоящим охотником. Ни один из тех, кто обдирает, ни разу не вонзил свой большой нож в шею убитого мною животного, если бы я убила кабана, то кто-нибудь из охотников из его брюха вытащил бы горячую печенку и положил мне в ладони, и она дымилась бы паром в моих руках, а кто-нибудь сфотографировал бы меня, с горячей печенкой, со счастливой улыбкой, но еще ни разу… Он кончил, выбрался из меня, а я все еще листала «Записки охотника». Эй, сказал он мне, я здесь, готово дело, проснись. Хммм. Да. Я не сплю. И хотела добавить, что нужно бы убрать кабанью голову из спальни. Я сдвинула ноги и легла на спину. Он рядом. Мыться не пойдешь? Нет, сказала я, стараясь выглядеть нежной, побудь во мне еще немного. Скажи, что ты скрываешь, в чем дело, давай с этим покончим. Я не повернулась на бок и не посмотрела ему в глаза. И он тоже не повернулся ко мне. Что, если пойти в атаку? Почему это ты никак не мог кончить, а семь дней провел без меня, хуй у тебя пустой, в чью дырку ты его слил?! Ничего толкового из этого бы не вышло. У меня нет доказательств, ничего кроме интуиции, а интуиция — просто другое название для женской истерики. Я твоя прочитанная книга, пробормотала я. Пока ты был в отъезде, я сменила работу, теперь я журналистка Городского радио. Он окаменел. Мы молчали, я ждала. И как-то совсем не боялась его. Он это почувствовал. Ладно, это твое решение, под твою ответственность. Но никогда, ни на одно мгновение не надейся, что я тебе помогу. Мне не нужна твоя помощь, о чем ты говоришь? У журналистов ненормированный рабочий день, а ты мать, на меня не рассчитывай. Если тебе придется работать до полуночи, я приду домой в час ночи, если останешься на работе до шести вечера, я буду дома в восемь, и больше я повторять это не буду. Я улыбнулась, да, я тебя внимательно слушаю, ты это один раз сказал и повторять больше не собираешься. Браво, сказал он, хорошая девочка!

Работа в средствах массовой информации кажется потрясающей тем, кто там не работает. В день святого Петра, защитника и покровителя одного из городских районов, который когда-то давно был селом, у меня был страшный мандраж. В тот день я в первый раз вела программу в прямом эфире. Я комментировала гонку на ослах. Я попросила Наташу, она секретарша на радио, чтобы она записала мой репортаж. Скажи звукооператору. Я тогда не знала, что те, кто работает на радио, никогда его не слушают, ни одну из программ. Алло, алло, вы меня слышите, алло, алло, орала я в микрофон. Конечно, мы друг друга слышали, прямой репортаж существовал еще лет за пятьдесят до моего дебюта на радио. Имена у ослов были необычные: Розарио, Розамунда, Бельами, Мэриблю, Анабел. Анабел считался фаворитом, его наездника звали Антонио. Я подошла к Антонио, это было мое первое интервью. Скажите» Антонио, чего вы ждете от этого состязания, алло, вы меня слышите, сказала я в микрофон. Скажите, Антонио, чего вы ждете от этого состязания, повторила я вопрос теперь уже почти крича, шум стоял просто адский. Мой осел придет первым, сказал Антонио. Большое спасибо. Дорогие радиослушатели, обстановка накаляется, позже мне сделали замечание, что я перешла с чакавского диалекта на литературный хорватский язык, воздух кажется на электризованным, волнение нарастает, Розарио, читала я по бумажке, Розамунда, Бельами, Мэриблю и Анабел ждут стартового выстрела, вот мы его слышим, гонка началась! Люди вокруг орали. Это невероятно, я тоже орала, Анабел отстает, вы меня слышите, Анабел отстает, впереди Розарио, Розарио сворачивает с трассы гонки, Розарио исчезает из вида, Розамунда ведет, вы меня слышите, Розамунда мчится вперед, но Анабел все ближе, вы меня слышите, он почти настиг ее, вы меня слышите, я теряю дыхание, вы меня слышите, орала я, вы меня слышите, вы меня слышите, он все ближе и ближе, Анабел обгоняет ее, вы меня слышите, Анабел вырвался вперед, первый Анабел, победил Анабел, Анабел, орала я! Дорогие радиослушатели, я с трудом перевела дух, гонка закончена, самым быстрым ослом стал Антонио Матич! Я из-за этого потом чуть с ума не сошла. Не переживай, сказала мне Наташа, да им это по фигу, каждому приятно услышать свое имя, старик Антонио не рассердится, ему приятно, пусть даже его назвали ослом, это лучше, чем если бы его имя вообще не прозвучало.

Работа на радио — это рутина и прессинг. Самая жуть — это дежурства по субботам, воскресеньям и праздникам. Техник клюет носом за стеклянной стенкой, решает кроссворды, печет диски и разговаривает с «пациентами», которые звонят постоянно. Нет, я не могу вас с ней соединить, она в студии, нет, она монтирует приложение, нет, нет, она говорит по телефону с министром транспорта, нет, мэр вместе с ней. Та, с которой не соединяют больных на голову, это я, журналистка, спасающаяся от поклонников. Да, конечно, «пациенты» раздражают, но слава радует. Странное это чувство, подходит к тебе на улице незнакомый человек и хочет сжать пальцы твоей руки, а ты хочешь смыться. Кто этот господин? А если в магазине никто к тебе не подходит, в то время пока ты трогаешь вешалки с вещами, если до продавщицы не доходит, что ты журналистка с радио и местная звезда, ты чувствуешь дискомфорт, а может ли быть такое? Я презирала всех, кто видел во мне то, чем я не была — умную, молодую, остроумную даму, которая любит людей, любит пение народного хора, гонки на ослах и выборы мисс в возрастной категории до пяти лет в хрустальном зале отеля «Кварнер» в Опатии. Я сознавала, что я существо, которое пускает пыль в глаза, что я профан в любой теме. Когда начинается передача, которая не скажет совершенно никому ничего нового, когда начинается еще одно отработанное полоскание мозгов у тех, у кого их вообще нет, очень трудно удержаться, чтобы не послать куда подальше вопящих слушателей, которые вне себя от счастья из-за того, что их голос несколько секунд звучал во всех магазинах города. Я была беспощадна. Я вырезала их восхищение, благодаря моим стараниям им редко удавалось поприветствовать родных и друзей или поздравить маму и папу с годовщиной брака. Я быстро поняла, что ненавижу этих людей с такой же страстью, с какой ненавидела в школе детей и коллег-учительниц. Они, там, воняли, эти, здесь, болтали. Нормально ли это — ненавидеть запах и речь людей? Запах определяет нас как животных, говорят только люди, получается, что в определенном смысле я ненавижу и животных, и людей. Человек, который ненавидит и людей, и животных?! Можно ли жить на расстоянии от людей, на расстоянии от животных? Да, я все еще не могу говорить сама с собой искренне, или это я сейчас вам говорю? Пока я несусь вскачь на этом сумасшедшем, мягком коне, я хочу изобразить себя существом, которое провело свою жизнь, задавая себе великие вопросы и пытаясь найти великие ответы. Человек — это животное? Или человек — это существо, у которого есть душа? Может быть, он животное, у которого есть душа? Я не особенно убивалась в поисках ответов на эти вопросы. Если я ненавидела, а ненавидела я своих тупых поклонников, вонючих семиклассников и восьмиклассников, несчастных учительниц и журналистов, которые разглагольствуют тоном академиков и при этом ничего ни о чем не знают, это никак не значит, что я была непримиримым борцом. Вовсе нет, просто я по горло была сыта жизнью.