Дорога судьбы - Даниэла Стил Страница 15

Увидев Терстона, лакей спрыгнул на землю, распахнул передним дверцу и тут же вновь вскочил на козлы, усевшись рядом с кучером. Изгостиницы выходили элегантные дамы в сверкающих вечерних туалетах всопровождении хорошо одетых мужчин, направляющиеся на званые обеды, концертыили еще куда-нибудь, где собиралось по вечерам высшее общество Атланты.

Коляска покатилась по широкой и великолепной Пичтри-стрит кдому Бошана, стоявшему на противоположном, фешенебельном конце улицы.

Дом казался сравнительно новым, его явно выстроили послевойны. Не отличаясь чрезмерной экстравагантностью, он был довольно красив, иИеремия внезапно пожалел, что на этом вечере с ним не будет Амелии. Потом онимогли бы вместе вернуться в гостиницу, долго обсуждать костюмы и недостаткигостей и вдоволь посмеяться, пробуя вина, которые он захватил с собой из Напы.По-прежнему думая об Амелии, Терстон протянул руку Элизабет Бошан – супругеОрвиля Бошана, когда-то красивой, но с годами поблекшей женщине. Ее светлыеволосы выцвели, бледная кожа напоминала матовое стекло, а в глазах блестелитоскливые слезы. Элизабет Бошан казалась крайне хрупкой. Складывалосьвпечатление, что она может не дожить до конца недели, но даже это ейбезразлично. Ее тихий голос звучал жалобно и печально. Она то и деловспоминала, как хорошо ей жилось до войны на плантации у «папочки». Похоже,Орвиль пропускал мимо ушей все ее слова и лишь время от времени сердито бросал:

– Хватит, Лизабет, гостям неинтересно слушать, как жилина плантации у твоего отца. Все давно кончено.

Слова мужа действовали на нее как удары хлыста. Она умолкалаи погружалась в воспоминания. Сам Орвиль принадлежал к совершенно другому типулюдей – отнюдь не столь аристократическому, как его жена. Он не отличалсяутонченностью, глаза его были прищурены, как будто он постоянно думал о чем-то,всем своим видом давая понять, что для него нет ничего важнее бизнеса. ВолосыОрвиля были почти такими же темными, как и у Иеремии, но лицо казалось намногосмуглее. Он объяснил это тем, что его дедушка и бабушка приехали с юга Франциии, прежде чем перебраться в Джорджию, жили в Новом Орлеане. Он отнюдь нескрывал, что тридцать лет назад ни у них, ни у его отца не было гроша за душой.Орвилю суждено было оказаться первым в семье, кому улыбнулось счастье. Онразбогател во время войны и после нее, когда на Юге стала развиватьсяпромышленность. Он создал небольшую империю, которая, по его словам, еще не таквелика, как ему хотелось бы, но в один прекрасный день это непременно случится.Он очень рассчитывает на помощь сына Хьюберта (или по-французски Юбера),названного в честь деда Орвиля.

Однако Хьюберту, как успел заметить Иеремия, было далеко доотца. Его хнычущие интонации напоминали материнские. Похоже, он был расположентратить отцовские деньги, а не наживать собственные. Он рассказывал о скаковыхлошадях, которых приобрел в Кентукки, и о лучшем публичном доме в НовомОрлеане. В общем, вечер показался Иеремии довольно скучным. На обедеприсутствовали еще двое членов консорциума, с которыми ему предстояло иметьдело, – два скромных чопорных пожилых человека с невзрачными женами, которыевполголоса разговаривали между собой почти весь вечер. Иеремия обратил вниманиена то, что эти женщины очень редко обращались к Элизабет Бошан, а она, похоже,не замечала их вообще. Не составляло труда понять, что она считала их неровнейсебе, получившей аристократическое воспитание на отцовской плантации.

Во время обеда Иеремия заметил, с каким жадным любопытствомв семье Бошанов относятся к чужому богатству, его величине и происхождению. Вовремя войны Элизабет лишилась всего состояния. Когда уничтожили плантацию, отецзастрелился, а мать вскоре умерла от горя. Иеремия почему-то решил, что онатосковала по потерянному богатству куда больше, чем по мужу.

У Бошанов была и дочь, которую Орвиль называл «настоящейжемчужиной», однако после всего увиденного Иеремия искренне сомневался в егоправоте. В этот вечер она веселилась на каком-то балу, где «все парни Атлантынаверняка ходят за ней косяком», как выразился довольный папаша, прежде чемдобавить:

– Еще бы... Платье, которое она сегодня надела,обошлось мне в целое состояние.

Иеремия только улыбнулся в ответ. Ему порядком надоелочрезмерное увлечение деньгами в этой семье, и он тоскливо думал о том, с какимудовольствием отправился бы в Саванну вместе с Амелией, взглянул на ее внука ипознакомился с дочерью. Конечно, в их семье царит совершенно иная, болеевозвышенная атмосфера. Тут Иеремия мысленно расхохотался. Его влекла вовсе неатмосфера в той семье, а возможность оказаться рядом с Амелией, с наслаждениемвдыхать чувственный запах ее духов, целовать ее губы и долгими часами глядетьей в глаза. От этих мыслей на лице Иеремии появилась легкая улыбка, которуюЭлизабет Бошан приняла на свой счет и нежно провела ладонью по его руке. Затемона поднялась и проводила дам в соседнюю комнату. Мужчины тут же задымилисигарами и принялись за бренди. Только сейчас зашел разговор о сделке, радикоторой Терстон приехал в Атланту, и он впервые за весь утомительный вечериспытал чувство, близкое к облегчению.

Настоящее облегчение он почувствовал вскоре послеодиннадцати часов, когда гости начали понемногу расходиться. Иеремия решилнезамедлительно последовать за ними, сославшись на то, что устал после долгогопутешествия и ему необходимо скорее вернуться в гостиницу, чтобы отдохнутьперед переговорами, назначенными на завтрашнее утро. Иеремию отвезли в отель вколяске Бошана, и спустя полчаса он вновь стоял на террасе, любуясь видомгорода. Глядя на ночную Атланту, он вспомнил чудесные часы, проведенные сАмелией. О Бошанах Иеремия тут же забыл. Сейчас он мог думать только о ней.

– Спокойной ночи, любимая, – прошептал он, возвращаясьв номер и вновь вспоминая ее слова... «Женитесь, Иеремия... Рожайте детей»...

Не нужны ему никакие дети! Ему нужна только Амелия.

«Я люблю вас», – сказала она ему... Я люблю вас... Чудесныеслова, произнесенные чудесной женщиной... Когда Иеремия засыпал, он чувствовалсебя безнадежно одиноким. Душа Терстона разрывалась от воспоминаний.