Любить не модно - Елена Филон Страница 14

– Отвалииии, Воваааан, – рядом с ним, плечом к плечу оказывается третий по счёту, но первый по количеству выпитого мужлан лет за тридцать. Смотрит на меня заплывшим взглядом круглых свиных глазок, криво ухмыляется и подмигивает: – По кактелю, мадааааам?

Не паниковать! Чёрт! Прочь панику! Она только усугубит положение!

Обнимаю себя руками покрепче и стискиваю зубы, чтобы не стучали, с потрохами выдавая страх, что ледяными щупальцами скользит по телу, удавкой на шее затягивается, доступ кислороду перекрывает, делаю вдох – выходит судорожное, жалкое, до чёртиков перепуганное всхлипывание!

– Что… что вам н-надо? – пытаюсь совладать хотя бы с голосом, который дрожит не меньше и не подчиняется. – Пройти дайте! – Делаю шаг вперёд, решая идти на таран, посчитав, что внезапная решительность, как минимум введёт этих трёх пьянчуг в замешательство, и тем самым даст мне шанс на побег. Но не тут-то было! Видимо, уроды не впервые подобным занимаются. Будто наперёд мои действия предвидели! Тут же толкают обратно, и вот я уже вжимаюсь лопатками в стену, а самый высокий из тройки нависает надо мной с высоты своего роста, одной рукой за шею держит, а пальцами другой в талию впивается. Запах семечек и спиртного чувствуется так остро, что желудок теперь не от страха сводит, а от спазма-предвестника того, что его вот-вот вывернет наизнанку.

– Чё ты исполняешь, цыпа? – шипит мне в лицо, гадко скалясь. – Расслабули-балабули и всё будет чики-пики!

Пытаюсь стряхнуть с себя его руки, – не выходит, слишком крепко держит. Пытаюсь глядеть на него с вызовом, с угрозой в глазах и говорить пытаюсь, как можно решительнее:

– Тронешь меня и тебе конец, понял?

Брови мудака на лоб лезут, в глазах дьявольские огоньки пляшут, а губы всё больше в мерзкой улыбке растягиваются, в глумливой улыбке, которая доказывает лишь то, что он ни одно моё слово всерьёз не воспринимает, и, думаю, даже не собирается воспринимать. А судя по расширенным зрачкам и бешеному взгляду, что-то подсказывает мне, что это чмо не только выпить любит, но и иглой побаловаться. Ну, или клеем, – как минимум.

Вот же попала!

Рыдать хочется!

Выть хочется!

Умереть хочется, лишь бы эти мрази и пальцем меня не тронули! Они больные… больные на всю голову ублюдки; изобьют, поимеют, и подыхать бросят.

Боже…

Боже, помоги мне, Боже… Хотя бы раз помоги…

– Ты чё там завис, Шнур? – звучит голос одного из двух, пока этот Шнур продолжает вдавливать меня в стену и пожирать таким диким взглядом, будто несколько лет не трахался, а тут свезло вдруг! – Хватай её уже, и погнали! Чё тут тереться-то? Под окнами светиться?!

Что?

Куда?!

Вновь дёргаюсь! Изо всех сил дёргаюсь, со всем отчаянием отталкиваю от себя ублюдка и рвусь прочь – под стену из дождя, когда чьи-то пальцы хватают за волосы и так резко тянут назад, что слышу, как трещит скальп, а разноцветные пятна салютуют перед глазами, будто рой мух, вырвавшихся на свободу.

Больно ударяюсь задом об асфальт, напоминая копчику о недавних малоприятных ощущениях, и не успеваю до конца осознать, что произошло, как слышу ясный звук рвущейся ткани, а уже спустя секунду скользкие ледяные пальцы Шнура оказываются на моём голом животе.

– Отпустииии… – умолять, всё, что остаётся. – Опустииии… Пожалуйстаааа… Отпустииии…

Восседает на мне, всем весом в асфальт вдавливая, и вонючими руками своими по телу бродит, приговаривая что-то от том, какая я мягкая и приятная на ощупь. И ещё что-то говорит… Не знаю, не понимаю, не разбираю больше ни слова! Бьюсь в истерике, рыдаю в голос, зову на помощь, молюсь, чтобы отпустили! Чтобы не делали Этого со мной!

Кто-то хватает за руки и заводит их за голову, крепко пригвоздив к земле. Кто-то закрывает мне рот ладонью, и я тут же впиваюсь зубами ему в палец!

Громкое:

– СУЧКА! УКУСИЛА Б*ЯТЬ!

Хлопок. И щёку обожгло огнём.

– Потащили! – кричат. – Давай, поднимай сучку! В подвал потащили!

– Рыпается, тварь! Давай, хватай за ноги!

Брыкаюсь из последних сил, кричу, зову на помощь хрипло, почти беззвучно. Пелена из слёз застилает глаза, всё вокруг становится блеклым, серым, размазанным, похожим на старую чёрно-белую фотографию с плохим фокусом. А лютая, дикая, безудержная ненависть жжёт сердце. Так сильно жжёт, что физически больно становится! Эта ненависть… она пожирает! К ублюдкам, что вот-вот меня изнасилуют! К городу, которому никогда не принять такую, как я! К собственному папаше, что бросил меня на произвол судьбы, предал, оставил! К недо-работнику этого чёртового кафе, за то, что лишил меня средства связи! За то, что вообще в моей жизни появился!!! Это из-за него!!! Всё это из-за него!!! НЕНАВИЖУ!!!

Хруст. Пронзительный вопль полный запредельной боли. Грохот. Какая-то возня. Снова хруст.

– Сууукаааааа! Он мне нос сломаааааал!!!

– ДА ТЫ О*УЕЛ?!!

Воздух сотрясает череда ударов, вопли становятся громче, отчаяннее…

– Арчи! Твою мать, это Арчииии…

– Пи*дец!!!

– Валим, пацаны! ВАЛИИИИМ!!!

– Поднимай Вованааа!!!

– Да хер с ним!!! Валиииим!!!

Ритмичный стук ног раздаётся в следующий миг, и становится удивительно тихо.

Так хорошо… и так блаженно тихо.

И нескольких секунд не проходит, как что-то тёплое падает на плечи. Молния чьей-то мягкой, сухой, приятно пахнущей куртки застёгивается на мне под самое горло и тёмное пятно появляется перед глазами… Двоится… троится… как парусник на волнах из стороны в сторону раскачивается. Моргаю… снова и снова моргаю, пытаясь избавиться от пелены в глазах, пытаюсь сфокусировать зрение на своём спасителе, на этом самом Арчи, кем бы он ни был и…

– ТЫЫЫ?!! ПОШЁЛ К ЧЁРТУ! – визжу! Тут же вскакиваю на ноги и тут же об этом жалею; ведёт сторону, и я вновь оказываюсь сидящей на грязном разбитом асфальте. Слёзы продолжают нещадно бежать по щекам, но живущая внутри ненависть вспыхивает с новой силой! С разрушительной силой!

– Не трогай меня!!! Не трогай меня, я сказала! Не прикасайся ко мне, урод!!! – воплю скрипучим, обессиленным, но хорошенько приправленным ядом голосом в лицо этому разрисованному мудаку из «Клевера», которое кажется мертвенно-непроницаемым, словно каменной маской застывшим.

Не обращая никакого внимания на мои вопли и проклятия, а также на сжатые в кулаки руки, что удалось просунуть в рукава куртки и сокрушить о Митину грудь, рывком подхватывает меня с асфальта, не роняя ни слова забрасывает себе на плечо, и будто не замечая череды сокрушающихся о его поясницу ударов, несёт меня куда-то… куда-то под дождь… куда-то, где я вновь могу разрыдаться в голос, и меня никто не услышит.