Чудо в аббатстве - Виктория Холт Страница 14

Cобытия в стране обрушились на нас, ворвались в дом, разрушили покой. Даже матушка не могла закрыть глаза на это. Отец сказал, что поколеблены сами основы церкви. Брат Иоан и брат Яков сидели с ним в саду; они говорили шепотом, голоса их были печальными. Отец, как всегда, часто беседовал со мной. Он хотел, чтобы я знала, что происходит, и часто повторял:

— Ты не легкомысленная девочка, Дамаск. Ты не похожа на Кейт, которая интересуется только лентами и украшениями. Мы живем в опасные времена.

Я знала о трагедии наших соседей Моров. Сэр Томас ясно дал понять, что не признает главенство короля над церковью и недействительность брака с Екатериной Арагонской, а следовательно, и того, что законными наследниками короля должны стать дети королевы Анны Болейн.

— Я боюсь за сэра Томаса, Дамаск, — сказал отец. — Он смелый человек и будет отстаивать свои принципы до конца. Ты знаешь, что его ввели в Тауэр через Ворота изменников, и я очень боюсь, что мы больше не увидим его.

Лицо отца выражало бесконечную печаль и страх.

— В его доме сейчас так тревожно, Дамаск, — продолжал он, — а ты ведь хорошо помнишь, как было весело в нем когда-то. Бедная госпожа Элис, она сбита с толку и сердится. Она не понимает. «Почему он такой упрямый? — повторяет она все время. — Я ему говорю: господин Мор, вы дурак». Бедная Элис, она никогда не понимала своего мужа, этого замечательного, святого человека. И еще Мег… о, Дамаск, когда я вижу бедняжку, у меня разрывается сердце. Она — любимая дочь сэра Томаса, и никого нет ближе для него. Мег как несчастная потерянная душа, и я благодарю Бога, что у нее хороший муж, Уилл Роупер, в котором она может найти утешение.

— Отец, если бы он принес присягу, ничего бы не случилось.

— Но тогда бы он предал Бога. Он предан королю, но он сказал мне: «Уильям, я — слуга короля, но прежде всего — Бога».

— Но из-за этого они такие несчастные.

— Ты поймешь, когда станешь старше, Дамаск. Как я хочу, чтобы ты стала немного постарше. Хотел бы я, чтобы ты была в возрасте Мег.

Я удивлялась такому желанию отца и только позднее поняла его.

Я помню день казни епископа Фишера. Потом с большой жестокостью были убиты монахи из Чартер-хауса. [2]Их проволокли к месту казни, повесили, а потом, еще живых, сбросили на землю и оставили мучиться в ужасной агонии. В тот день брат Иоан и брат Яков пришли к отцу. Я слышала, как брат Иоан сказал:

— Что с нами будет, Уильям? Что с нами со всеми будет?

Бруно рассказал нам, что в Аббатстве постоянно молятся за епископа Фишера, за монахов из Чартер-хауса и за сэра Томаса Мора; что брат Валериан сказал: то, что случилось с теми монахами, могло случиться с другими и многое зависит от судьбы сэра Томаса Мора. Он пользовался всеобщей любовью. Если король осудит его на смерть, народ разгневается. Некоторые считали, что король не посмеет, но король смел все. Он объявил, что не потерпит вмешательства и что всякий, кто будет отрицать его главенство над церковью, — изменник, будь то бывшие канцлеры или друзья короля. Кто перечит ему, тот не может быть его другом. А кто выступил против, не избежит его гнева.

И вот наступил ужасный день. Из суда вывели под стражей сэра Томаса. Нам рассказали очевидцы, как бедная Мег подбежала к отцу, обхватила его шею руками и потеряла сознание.

— Они не сделают этого, — сказал отец. — Король не может убить человека, которого раньше любил, он не осмелится казнить святого.

Но король никому не позволял открыто не повиноваться ему. Я часто вспоминала, как видела его на барке смеющимся с кардиналом… еще одним, кто умер, говорят, из-за него. Никто не мог позволить себе вызвать неудовольствие короля.

А потом звонили колокола по сэру Томасу. Ему отрубили голову и посадили ее на шест на Лондонском мосту, откуда Мег потом сняла ее.

Отец закрылся в своей комнате. Я знала, что в тот день он часами стоял на коленях и молился, думаю, не за себя.

Он опять говорил со мной, когда мы гуляли в высокой траве, росшей по берегу реки, не боясь, что наш разговор подслушают.

— Тебе уже почти двенадцать лет, Дамаск, — сказал он и повторил, — если бы ты была старше.

— Почему, отец? — спросила я. — Потому что ты хочешь, чтобы я была более понятлива?

— Ты и так умна не по годам, дитя мое. Если бы тебе было пятнадцать или шестнадцать лет, ты могла бы выйти замуж, и тогда я знал бы, что кто-то сможет позаботиться о тебе.

— Почему я должна хотеть мужа, когда у меня есть лучший из отцов? И матушка у меня есть.

— И мы будем заботиться о тебе, пока живы, — с жаром сказал он. — Просто я думаю, что если по несчастной случайности…

— Отец!

Он продолжал:

— Если нас здесь не будет… если меня здесь не будет…

— Но ты же не уезжаешь.

— В такие времена, Дамаск, мы не можем знать, когда придет наш день. Кто бы мог поверить несколько лет тому назад, что сэра Томаса не будет с нами?

— Отец, тебя не попросят дать присягу?

— Кто это может сказать?

Я вдруг прижалась к его руке. Он сказал ласково:

— Времена опасные. Может быть, нас призовут сделать то, чего не позволит нам сделать наша совесть. И тогда…

— Но это же жестоко.

— Мы живем в жестокое время, дитя.

— Отец, — прошептала я, — ты веришь, что новая королева — истинная королева?

— Лучше не произносить таких слов.

— Тогда не отвечай на вопрос. Когда я думаю о ней… лежащей в паланкине, улыбающейся, такой гордой, такой радостной, что все эти торжественные церемонии были устроены в ее честь… О, отец, ты думаешь, она хоть на мгновение подумала о всей крови, которая будет пролита из-за нее?.. Такие люди, как сэр Томас, монахи…

— Тихо, дитя. Сэр Томас сказал, что ему жаль новую королеву. Головы летели из-за нее. Кто может сказать, как долго продержится ее собственная голова?

* * *

— Кейт слышала, как говорили, что королю она уже начала надоедать, она не родила ему сына, только принцессу Елизавету… и что он уже посматривает на других.

— Скажи, Кейт, чтобы она попридержала язык, Дамаск. Она беспечная девочка. Я боюсь за Кейт, но, тем не менее, думаю, у нее талант самосохранения. Я больше боюсь за тебя, моя любимая дочь. Я бы хотел видеть тебя взрослой и замужем. Что ты думаешь о Руперте?