Танцующая на лепестках лотоса - Джон Шорс Страница 14

В темноте произошло какое-то движение. Джаявар ничего не заметил, но от Аджадеви это не укрылось. Может, это зверь? Или дуновение ветра? А возможно, что-то весьма зловещее? Она задавала себе эти вопросы, пока он подбрасывал в огонь сырые дрова, которые шипели и потрескивали, словно протестуя против такой участи.

Еле уловимый звук, который раньше приближался, начал удаляться. Она хотела сказать об этом мужу, чтобы он позвал караульных, но все же промолчала. Кто бы это ни был, он уже ушел, и они ночью, в темноте и под дождем, все равно его не найдут. И тем не менее она взяла изогнутый нож длиной с ее предплечье и положила на землю у своих ног.

— Мы вернем себе трон? — спросила она.

— Да.

Она заставила Джаявара повторить свой ответ, однако ей было ясно, что сам он в это не верит. Каким образом он может это сделать? У них было меньше четырех сотен воинов, а в Ангкоре их ждали многие тысячи чамов.

— Разве жизнь не полна волшебных чудес? — спросила она, беря его за руку.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мы живы. Мы дышим. Пьем воду, льющуюся с небес. Все это — настоящее чудо. Нас повсюду окружают чудеса, и благодаря этому твоя вера никогда не иссякнет. Ты должен твердо верить, что трон твоего отца станет твоим.

— Но каким образом? Как можно уверенно произносить такие слова?

— Я говорю это потому, что чувствую тепло света в небе. Потому что нашла тебя среди тысяч других. Сама я верю в эти чудеса. Они великолепные и возвышенные, и с ними мы никогда не закончимся.

Он вздохнул.

— Ты всегда верила в это.

— Именно поэтому ты должен найти себе еще одну жену. Ты должен начать воспитывать и тренировать твоего наследника. И сделать это необходимо как можно скорее.

Сверкнула молния, и за ней последовал раскат грома. Один из их боевых слонов тревожно протрубил.

— Женщину?.. Здесь, в лагере? — наконец спросил он.

— Да.

— Ты в этом уверена?

— Я сомневаюсь во многих вещах, но только не в этом.

Он кивнул, и в наступившей тишине ночь вдруг ожила. Где-то закашлялся ребенок. Донесся запах варящегося риса. Она видела, как Джаявар еще раз кивнул, и порадовалась тому, что идет дождь и он не может видеть ее слез. Она покрепче прижалась к нему, уносясь в мыслях в те края, где он навсегда будет принадлежать ей и только ей.

* * *

Как у одного из самых высокопоставленных военачальников, у Асала была личная комната в королевском дворце, неподалеку от покоев Индравармана. Комната эта, семь шагов в длину и десять в ширину, была, с точки зрения Асала, слишком вычурно украшена. Темные свинцовые плиты на полу резко контрастировали с желтой глиняной плиткой, которой были выложены потолок и стены. Над головой располагались перекрытия из тикового дерева с искусной резьбой, изображавшей слонов, змей и рыб. Часть пола была покрыта толстой циновкой, сплетенной из бамбука. На циновке лежали шерстяное одеяло и шелковая сетка от москитов, которую можно было повесить, закрепив на соседней стене. Один из углов комнаты занимали щит и оружие Асала. В другом углу находился помост, на котором лежали куски шкур оленя особой выделки, очень тонкие и мягкие, покрашенные в черный цвет. В деревянной миске рядом белели палочки мела, использующиеся для письма на шкурах: писать Асалу приходилось больше, чем ему того хотелось, поскольку Индраварман требовал от него ежедневных отчетов. Как и все чамские командиры, Асал был обязан уметь читать и писать — искусство, которое он освоил еще в юном возрасте под руководством индуистского священника.

Но самое примечательное и необычное в комнате Асала не было сделано из дерева, свинца или глины, а состояло из плоти и крови. В самом дальнем углу сидела Воисанна. Лицо ее не выражало никаких эмоций, взгляд был устремлен в пространство. Она знала о присутствии Асала, который стоял возле помоста и точил свою саблю, но она не следила за его движениями. Вместо этого она пыталась подготовиться к тому, что он с ней сделает. Как сказал чамский король, она принадлежит ему. Она видела, как он убил кхмерского воина, и осознавала, что он сильный и беспощадный мужчина. Он добьется от нее всего, чего захочет, и хотя внутренний голос говорил ей, что терять уже нечего, она все же испытывала страх. Ее не покидала мысль, что он скоро погубит ее, и от этого руки ее дрожали, как у старухи. Она пыталась унять эту дрожь, сев на руки, но от этого почему-то сердце стало биться еще сильнее. Грудь вздымалась и опадала все чаще, дыхание стало прерывистым. По спине поползли струйки пота. Она снова, в очередной раз, пожалела о том, что не умерла тогда, вместе со своими близкими. Лучше уж было погибнуть вместе со всеми, чем сейчас стать игрушкой для этого чама.

Воисанна по-прежнему планировала убить его, а затем покончить с собой. Позже, после того, как она выдержит все, что он с ней будет делать, когда он заснет, она прикончит его и сделает это его же саблей. И после этого перережет себе горло. А когда ее жизнь по капельке будет покидать ее, она будет думать о любимых людях, мысленно давая им знать, что она спешит присоединиться к ним.

Чам закончил точить свою саблю и обернулся, чтобы посмотреть на нее. Он был крепким и мускулистым, и она чувствовала его взгляд на своем теле, как будто он трогал ее руками. Дыхание ее от этого еще больше участилось, а комната вдруг закачалась, как при головокружении, когда слишком резко поднимаешься на ноги. Хотя Воисанна хотела быть сильной, чтобы не опозорить своих предков, она вдруг заплакала. Она думала о том, будет ли лучше, если она станет ублажать его, чтобы он скорее заснул и она могла бы убить его, или же ей следует отчаянно сопротивляться, как это сделал ее возлюбленный. Должна ли она драться до последнего, пока хватит сил?

Он подошел к ней и опустился рядом с ней на колени с грацией гораздо более изящного человека.

— Почему ты плачешь? — тихо спросил он почти без акцента.

Не ответив, она вытерла слезы и отвела взгляд в сторону.

— Почему? — повторил он.

Словно заполняя паузу из-за ее затянувшегося молчания, где-то вдалеке прогремел гром.

Брови его нахмурились.

— Ты кого-то потеряла… во время нападения?

Хотя она не хотела отвечать ему, но поймала себя на том, что кивает. Она подумала о своем возлюбленном, о родителях, о братьях и сестрах.

— Всех, — прошептала она.

Глядя на то, как текут по ее щекам слезы и содрогаются плечи, он вспомнил свою юность, когда стал свидетелем гибели всех своих близких от холеры. Умирали они медленно, и хотя он был совсем маленьким, он многое помнил. Сейчас он смотрел на эту кхмерскую женщину и жалел ее. Он не замечал ее красоты, даже не видел ее лица — только ее страдания. Страдания были Асалу хорошо знакомы, он знал о них не меньше, чем крестьянин знает о своей земле, и поэтому ему хотелось, чтобы рыдания этой женщины прекратились.

Он наклонился ближе к ней.