От любви до ненависти - Елена Белкина Страница 14

Главное в другом. Главное в том, что этот почти тридцатилетний вахлак со мною впервые стал мужчиной.

Я чуяла это, видела по его изумленным глазам, по всему его ошарашенному и даже какому-то растерянному виду. Что это было? — словно хотел он спросить, когда, отдыхая, лежал на спине и, повернув голову, неотрывно смотрел на меня.

— Поздно уже, — сказала я. — Девять часов.

— Нет, — сказал он, встал и начал пить шампанское из горлышка.

— Да.

— Нет! — сказал он, обнимая меня.

И выпустил из рук только через два часа и пал бездыханный.

Он даже говорить не мог.

И начал засыпать.

— Эй, — сказала я. — Ты что?

— Сейчас, — сказал он. — Пять минут.

Я легла рядом, стала смотреть в темноту.

Медленно рассматривала контуры таких знакомых мне предметов.

Слезы покатились по щекам: я плакала второй раз в жизни…

Утром я проснулась от суматошных беспорядочных звуков. Антон вихрем метался по комнате, одеваясь.

— Амбец! — говорил он. — Я пропал!

— Ерунда. Скажешь, что, исследуя жизнь вытрезвителей, был потрясен картинами свинцовых мерзостей нашей жизни, выпил с горя и сам попал в вытрезвитель. Или у приятеля напился и заснул. Она же знает твою особенность.

— Я ни разу после свадьбы… Где телефон? Есть телефон?!

— Не ори, он перед тобой на столе.

Чтобы не слушать его жалких оправданий перед женой, я пошла в ванную. И была там столько, сколько понадобилось, чтобы дождаться, когда хлопнет дверь.

Потом пообещала себе: во-первых, никогда больше не оказываться в квартире Ильи и вообще избегать с ним контактов. Во-вторых, никогда больше ничего не иметь с Антоном.

Но он стал поглядывать на меня с каким-то… как бы это сказать… С торжествующим, похвалебным видом, вот как. Это точное слово. Мало того, он в присутствии других фамильярничать начал.

И я, пока этого не заметили, тут же решила пресечь. Улучив минуту, когда мы были наедине, сказала:

— Послушай-ка, Антоша. Хватит строить мне глазки.

— Лапушка моя, что с тобой? — сел он на край моего стола.

Ткнув его кулаком довольно грубо (и довольно, кажется, больно), я встала:

— Запомни: ничего не было. Был мой каприз. Если ты кому-нибудь хотя бы слово… Я тебя уволю.

Он стоял с лицом внимательным. Задумчивым. Молчал.

— Что-нибудь неясно? — поинтересовалась я.

— Ясно… Ты все-таки стерва…

— Я это знаю. Дальше?

— Дальше тишина, госпожа редакторша. Разрешите приступить к служебным обязанностям?

— Разрешаю.

— Спасибо. Если вам когда-нибудь еще понадобятся сексуальные услуги, рад буду помочь. Или порекомендую кого-нибудь. У меня есть один приятель, большой мастер этого дела.

Он хамил от злости и обиды. Я его понимала и не стала усугублять, прекратила разговор.

Но вечером этого дня, перед сном, вспоминала его слова, лицо и подумала о том, что я, пожалуй, не так уж хорошо его знаю, как мне казалось.

Параллельно я продолжала терзаться предположениями о девчушке-художнице.

Не то чтобы ревность или… Просто я люблю все знать точно!

Я могла бы напрямую спросить Сергея. Но он ведь никогда не врал. А тут, боюсь, соврет. Зачем же заставлять его это делать?

Я просто хочу знать. Если да, пусть так. Пусть я буду дважды брошенной.

Мне казалось в те дни, что я вообще хочу остаться совсем одна.

Я люблю ходить по городу пешком: быстрыми, легкими молодыми шагами. Женская походка, когда женщина идет быстро, крайне редко бывает красивой. Но у меня красивая быстрая походка. И еще: я люблю, грешна, когда на меня смотрят мужчины, но терпеть не могу уличных приставаний, которые в наше беспардонное время стали обычным делом. Мужчина, пристраивающийся к прогуливающейся женщине (или просто идущей), — это одно, а если он пустится вдогонку за мной, летящей, он будет смешон.

Так вот, случайно или нет (нет, конечно!), мой маршрут часто пролегал мимо оперного театра, по той улице, где служебный вход. Может, невероятное предчувствие, но уже на третий раз мне повезло (если это можно назвать везением): они выходили, Сергей и девчушка. Я резко свернула в сторону, за какой-то автофургон возле магазина, и из-за него стала наблюдать.

Они прошли мимо, мирно беседуя.

Юная гадина заглядывала в его лицо и была целиком — в его словах, жестах, улыбках, взглядах…

На углу — кафе-кондитерская с большими окнами-витринами. Они зашли туда. Я приблизилась, нашла новое укрытие — газетный киоск.

Они встали за круглый столик, будто напоказ мне, прямо, так сказать, по курсу наблюдения.

Что-то едят, пьют кофе и сок. Не спеша. Он говорит, она слушает. (Говорит так, как никогда со мной не говорил!) А потом Ксюша стала что-то рассказывать, смеясь, с увлечением, и я убедилась в том, что в ней действительно есть свое очарование, штучное, не ширпотреб. Он откровенно любовался ею.

Но мне мало было этого, я ждала: может, Сергей за руку ее возьмет или она его. Или он погладит ее по голове, ушко пальцами потеребит, и все будет ясно, и я успокоюсь.

Но не дождалась.

Приятно побеседовав и допив кофе, они вышли и обратным порядком проследовали в театр.

Старший товарищ угостил бедную юную сотрудницу легким десертным обедом.

Я ничего не узнала, но, поскольку без уверенности остаться не могла, решила считать факт прелюбодеяния доказанным. Надейся на лучшее, думай о худшем, говорят. Фиг с два, извините. Спокойней и надеяться на худшее, и думать о худшем.

Живи, как хочешь, мысленно пожелала я мужу. У меня свои заботы.

Примерно через неделю мы с Антоном опять остались вечером одни. У меня был срочный материал, он знал, что мне придется задержаться, и я видела, как он придумывает и себе дело: вот сел за компьютер и что-то начал настукивать, явно ждал, пока все уйдут.

Все ушли, и он тут же приступил к разговору.

— Я хочу найти себе другую работу, — сказал он.

— Зачем? Какую?

— Может, вернусь к Боголею, если возьмет. Или… В общем, поищу.

— Ты не хочешь со мной работать?

— Именно так.

— Я тебя обидела?

— Нет. Хуже.

— Объясни.

Он подумал. И сказал:

— Давай-ка отхлебнем из твоих запасов.

— Опьянеешь.

— Сегодня я не опьянею, — сказал он с такой уверенностью, что я без колебаний достала бутылку новой водки под названием «Форвард», и мы выпили.