Любовь в объятиях тирана - Сергей Реутов Страница 14

«Матушка права, — промелькнула мысль. — Он всегда был таким, а вот ты вела себя как слепая дурочка. Упорно видела лишь то, что хотелось: видела великого воина, ведущего свое воинство к великой цели, видела сильного и чуткого возлюбленного, дарующего несравненно прекрасные минуты, видела заботливого отца, забавляющегося с любимым сыном. Но воин убивает, возлюбленный может причинить боль, отец — лишить привязанности или вовсе отказать в имени… И что же тогда делать?»

Сын не засыпал — он начал крутить головой и снова захныкал. Гулан приложила малыша к груди:

— Мой мальчик, я тебя никогда не предам…

— Дочь моя, а ведь сын только что подсказал тебе первый шаг по долгой дороге мести…

— Первый шаг, мама?

— Конечно, разве ты не поняла? Он же тоже наследник хана…

* * *

С самого утра во дворце началась суета. Великий каган пожелал, чтобы день, когда он изберет себе первого, старшего наследника, превратился в шумный праздник.

Ревели трубы, грохотали барабаны. На городской площади шумно пировали воины. С севера вот-вот должен был показаться караван старшей жены Чингиза, Бортэ. Ему навстречу выехала сотня стражников.

Повара валились с ног от усталости. Дворцовые очаги горели вторые сутки, а те, кому следовало пробовать пищу, приготовленную для хана, едва не умерли от обжорства.

Лишь в комнатах Гулан-хатун было тихо. Покой годовалого Кюлькана оберегали бабка и тетки. Сама же Гулан куда больше времени проводила в опочивальне хана, ублажая его аппетиты.

Да, каган воистину был неутомим. Гулан всегда с удовольствием отвечала на его ласки, наслаждалась сама. Но разума, как раньше, не теряла — теперь она видела, что тело и ум этого страшного человека собираются воедино вовсе не так часто. Даже во сне хану приходили в голову мысли более чем далекие от спокойствия и счастья семьи, даже в самые прекрасные минуты страсти в глубинах его ума зрели планы завоевательных походов. Даже играя с сыном, Великий каган оставался волком, пусть и верным своим, но все равно волком, выискивающим следующую жертву.

Вот и сейчас, в ожидании начала церемонии, Великий каган мерил шагами главный зал — он размышлял. Предметом его дум было отнюдь не предстоящее событие, а поход, в который только третьего дня он отправил половину тумена — верных до последнего вздоха людей, которые должны были узнать, насколько далеко сможет дойти армия кагана, насколько далеко не закат пустят ее народы, насколько сильно они убоятся имени великого Чингиза.

— Мой хан, присядь, отдохни. Сегодня великий день, а ты устанешь еще до начала торжества. Устанешь и не сможешь полностью насладиться каждым его мигом.

— Я не устану, девочка, пока ты рядом со мной.

Великий каган опустился на вышитые подушки и привлек Гулан к себе.

— Однако ты права, мне следует сейчас собраться с мыслями, дабы и в самом деле сделать сегодняшнее торжество незабываемым, великим, вечным… Но прежде скажи мне, Гулан, любишь ли ты меня?

— Да, мой хан. — Хатун гордо выпрямилась. — Я каждым мигом своей жизни доказываю тебе это.

— Но любишь ли ты меня?

— Больше самой жизни. Если бы у меня на это хватило сил, я бы отобрала тебя у всего мира, Чингиз…

Хан улыбнулся и обнял жену.

— Готова ли ты идти за мной на край света? Готова ли отдать за меня жизнь?

— Я уже отдала ее тебе. Где нет тебя — там нет и меня…

— Клянешься ли ты, дитя, что так будет всегда?

— Я клянусь тебе в этом, каган.

— Исполнишь ли ты любое мое пожелание, Гулан?

— Исполню, как исполняла и до сего дня.

— А большего мне и не надо…

Хан оперся спиной и возвышение и прикрыл глаза. Гулан-хатун взглянула на мужа из-под ресниц. «Он что-то задумал. К добру это или к худу, неведомо. Но он в моих руках… Будь начеку, Гулан!»

За стеной взревели трубы — караван старшей жены хана вошел во дворец. Чингиз открыл глаза.

— Идем, дитя. Ты вдохновила меня, тебе и сопровождать меня повсюду.

Гулан послушно встала. Великий каган поправил на плечах тяжелый церемониальный наряд, взял в руки узкую плеть, которую считал для себя счастливым амулетом, и за руку с Гулан вышел к воинам. Вновь взревели трубы, и их рев повторила сотня глоток — монголы приветствовали Великого хана.

Реяли на ветру конские и волчьи хвосты на высоких древках, горели костры, за стенами дворца шумел ветер. Хан окинул взглядом воинство, задержался на лицах старшей жены и ее сыновей, перевел глаза на нойонов…

— Воины мои, — голос Великого кагана перекрыл все иные шумы и, казалось, заставил стихнуть даже неутомимый полуночный ветер. — День сей для меня прекрасен. Ибо сегодня я укажу старшего из наследников, укажу того, кто станет каганом после меня.

Бортэ нахмурилась. Гулан легко прочитала в ее взгляде удивление и гнев: разве не ее старший сын, выросший, уже сам командующий туменом, или ее средний сын, не раз уже водивший в бой свою сотню, или ее младший сын, с малых лет соперничающий со старшими во всем, разве не они будут преемниками имени и империи кагана, разве не они завоюют мир до последнего моря?

Нахмурились и сыновья Бортэ. Они уже давно привыкли к мысли о том, что им предстоит вести воинство отца вперед после того, как его призовут к себе всесильные боги. Привыкли и даже разделили огромное войско на части, понемногу подчиняя эти части себе. Что и зачем сейчас хочет изменить отец?

— Дети мои и жены мои, воины мои… Слушайте же волю Великого кагана, Ниспровергателя стран и Властителя земель! Сегодня я называю своим первым наследником, своим преемником своего сына Кюлькана, рожденного Гулан-хатун год назад. Старшие же сыновья, рожденные Бортэ, будут нойонами в его войске, поведут свои тумены туда, куда укажет Кюлькан!

Гулан торжествовала — долгие часы, что провела она, убеждая хана поступить именно так, не прошли даром. Теперь старшие сыновья, как считал Чингиз, сплотятся, не будет более среди них распрей из-за наследования, и станут они одним кулаком, который будет бить туда, куда укажет младший сын, названный наследником.

Торжествовала и матушка Гулан — ибо урожденный меркит в этот миг был назван наследником великого кагана, а значит, ему суждено возродить племя меркит и вернуть из забвения гордое имя и даровать ему вторую жизнь.

— Клянетесь ли вы, мои воины, защищать моего наследника так, как защищаете меня?

Воины взревели: «Клянемся!» Гулан с удивлением увидела, что к клятве этой присоединились и сыновья хана.

— Клянешься ли ты, Гулан, — совсем тихо, чтобы слышала только она, произнес Чингиз, — сделать так, чтобы и после моей смерти имя мое не угасло в веках?

— Клянусь, мой хан. Я сделаю для этого все! — тоже шепотом ответила Гулан.