Иллюзия любви. Сломанные крылья - Ольга Дремова Страница 14

Ставя на стол шампанское и коробку с шоколадными конфетами, Надежда нахмурилась и почувствовала, как у неё под ложечкой томительно засосало. Сидеть за одним столом с Тополем после всего того, что между ними произошло, было не только противно, но и оскорбительно. Да, пускай уже прошло целых пятнадцать лет, но нанесённая ей обида оказалась настолько жгучей и страшной, что не забылась до сих пор.

Наверное, носить в себе столько лет режущую боль неправильно, но каждый раз, вспоминая о том дне, когда Тополь швырнул ей под ноги пригоршню мелочи, Надежда холодела, и внутри неё всё кричало от унижения и стыда. Закрывая глаза, она видела на подтаявшем снегу круглые жёлтые монеты, и к её горлу поднималась мерзкая тошнота. Зарождаясь где-то в затылке, тяжёлая пульсирующая волна боли, словно окатывая её сверху, стекала к занемевшим плечам и, разливаясь по всему телу, заставляла дрожать каждую клеточку…

— Вот так мы и живём, папа, — словно заправский гид Семён вытянул руку и обвёл кухонные владения. — Садись, не смущайся. Мам, ты с нами?

— Увольте меня, — Надежда остановила на Леониде тяжёлый взгляд.

— А может, всё-таки с нами? — на лице Тополя-старшего появилось виноватое выражение.

— Мне с тобой неприятно даже находиться рядом, не то что сидеть за одним столом, — губы Надежды презрительно изогнулись. — Если бы не Сёмка, я бы тебя, мразь, выбросила из дома полчаса назад.

— Не нужно так…

— А как нужно? — в её серых глазах полыхнуло пламя.

— Мамочка, мне хотелось бы, чтобы ты осталась, — Семён трогательно улыбнулся. — Всё-таки такой случай, мы собрались все вместе…

— Для тебя моё присутствие так важно?

— Да.

— Хорошо.

Пересиливая себя, Надежда села на табуретку и придвинула к себе пустой фужер.

— Пап, расскажи мне, как ты жил все эти годы? — попросил Семён и, взяв бутылку, стал снимать с неё алюминиевую фольгу.

— Я? — Тополь прикрыл глаза и, собираясь с духом, с напряжением сглотнул. — После развода с твоей мамой… я был женат ещё дважды, в каждом браке у меня по ребёнку… по девочке, — добавил Леонид и скованно улыбнулся.

— Ты был счастлив? — Семён справился с фольгой и принялся аккуратно откручивать железную проволоку, фиксирующую пробку.

— Счастлив? — Тополь задумался. — Я не знаю. Мой второй брак длился чуть больше года, а с Катей я прожил почти четырнадцать…

— Пап, она была хорошей?

— Кто?

— Твоя последняя жена?

— Катя? — Тополь пожал плечами. — Пожалуй, да.

— Что значит «пожалуй»? — словно не замечая неловкости, которую невольно испытывал отец, Семён продолжал свои расспросы, не переставая возиться с упрямой пробкой и не поднимая глаз на родителя.

— Она была замечательной женщиной, милой и доброй, и мне не в чем её упрекнуть.

— Упрекнуть в чём?

— В том, что наш брак распался, — от настойчивых расспросов сына, граничащих с бесцеремонностью, Леонид испытывал дискомфорт, но, не зная, каким образом лучше всего выйти из сложившейся ситуации, продолжал отвечать.

— Почему ты ушёл из первой семьи?

— Почему? — Леонид шумно выдохнул. — Это сложно объяснить, сынок.

— А ты всё же попробуй.

— Хорошо, — послушно согласился Тополь. — Когда я ушёл из вашей… из нашей семьи, — поправился он, — мне казалось, что я могу начать жизнь заново, с нуля, понимаешь? — он бросил осторожный взгляд на сына, стараясь понять, какое впечатление производят его слова, но Семён по-прежнему не смотрел в его сторону, и, немного помолчав, Леонид заговорил снова: — Наверное, тебе покажутся странными мои слова, но тогда мне было всего тридцать, и мне казалось, что начать что-то заново можно легко и непринуждённо, просто стерев с листа предыдущую запись.

— Какой нежный возраст — тридцать! — не выдержала Надежда. — В то время, когда ты стирал свои записульки неудачного прошлого, мне было двадцать четыре.

— Я знаю, тебе пришлось очень сложно…

— Да что ты знаешь?! — с сердцем полоснула Надежда. — Что ты можешь знать? Меняя одну женщину на другую, ты не мог чувствовать того, что пришлось пережить мне, оставшись с маленьким ребёнком на руках в полном одиночестве!

— Я… но ты же сама… — лицо Тополя окаменело. — Прости меня, Надя.

Надежда хотела ответить что-то резкое, но Семён не стал дожидаться, пока разгорится полемика, и снова перехватил инициативу разговора в свои руки:

— А какой была твоя вторая жена?

— Лиза была славным и милым человеком, — неуверенно начал отец, — добрым и заботливым. Она искренне любила меня и надеялась, что я также искренне смогу полюбить её. Но этого не произошло. Чем дальше уходил тот день, когда мы расстались с твоей мамой, тем острее я понимал, что совершил непоправимую ошибку.

— Отчего же ты не захотел её исправить?

— Признаться самому себе в том, что оказался неправ, что свалял дурака, было сложно, но возможно. Но тогда во мне говорил не разум, не рассудок, понимаешь, а ущемлённое самолюбие человека, которому указали на порог. Если бы ты знал, как я разрывался тогда между желанием быть с любимой женщиной и сохранить своё лицо… — Тополь переплёл пальцы рук и громко выдохнул. — Это стало каким-то сумасшествием, сладкой болью и наказанием одновременно. Ворочаясь с боку на бок под душным одеялом, я целыми ночами не мог уснуть и мечтал о том, как вернусь обратно. Но наступал день, и дурацкая гордыня заставляла меня бежать по замкнутому кругу.

— Зачем же ты женился, если только о том и думал, как бы поскорее вернуться к нам? — Семён наконец-то справился с пробкой и начал медленно разливать шампанское по фужерам.

— Мне было очень больно, и, наверное, неосознанно я хотел сделать больно твоей маме, — слова давались Тополю-старшему с трудом.

— Твой второй брак стал элементарной местью? — Семён все же посмотрел украдкой на отца, и на его губах появилась странная улыбка.

— Местью? Нет. Хотя… — Леонид пожал плечами. — Первое время мне казалось, что новый брак сможет излечить меня от старой раны…

— Подумать только, какая высокая патетика! — неожиданно вклинилась в разговор Надежда. — И что ты полощешь мозги ребёнку? Рана, боль, осознание… Какая боль? Какое осознание? Всё намного проще и банальнее: кто-то должен был стирать твои носки и гладить брюки, только и всего. Просидев месяц на яичнице и пельменях, ты сообразил, что домашнее хозяйство не для тебя, и нашёл новую дурочку, помоложе и понаивнее.

— Лизе было двадцать семь, — тихо произнёс Тополь.

— Дурой можно остаться и в пятьдесят, — отрезала Надежда.

— Почему ты от неё ушёл? — спросил Семён.

— Она меня тоже выгнала, — горько улыбнулся Леонид.