Мой зверь безжалостный и нежный - Рита Навьер Страница 14

Я бегло оглядел стол: приборы, супница, мясной рулет, салат, графин с брусничным морсом. Холодным. Даже графин запотел. То, что нужно.

— Непременно, — ухмыльнулся я. — Только остынь слегка.

Глядя ей в глаза, я взял со стола морс и вылил на неё, прямо на светлые аккуратно уложенные букли.

Морс хлынул десятком кроваво-красных ручейков по её лицу, волосам, плечам, груди. На блузке расползлись огромные брусничные пятна. Кудряшки потемнели, набрякли и обвисли. Эпическое зрелище.

Жанна первые несколько секунд беззвучно как рыба разевала рот и бестолково хлопала круглыми глазами. Затем вскочила и пулей вылетела из столовой.

— Ой, что скажет Сергей Михайлович? — распереживалась Тоня.

— Тебе — ничего, — пожал я плечами.

***

Конечно, Жанна нажаловалась отцу и, конечно, он орал на меня и за неё, и за драку в лицее, и за всё подряд. Орал так, что на соседней улице его слушали, а в нашем доме так вообще все затихли и попрятались. Орал, пока не охрип и не выдохся. Затем плюхнулся в кресло, опустошённый.

Только мне его рёв пофиг. Мне и в детстве-то на его крики было плевать, а сейчас — так тем более. И он это прекрасно знает, но всё равно орёт от бессилия, потому что больше ничего сделать не может. А я терплю эти концерты, кое-как сдерживая зевоту. Пускай проорётся, что мне. Потом преспокойно ухожу к себе.

Только эта курица Жанна на свою беду решила, что после отцовской отповеди я повержен и раздавлен. И на следующее утро, одурев от радости, подловила меня внизу, в холле, и выдала какую-то дикую ересь:

— Ну что, получил вчера, Тимурчик? — проворковала она с ликующей улыбкой. — Надрал папочка бедному обиженному мальчику жопку? А знаешь, если честно, когда я в первый раз тебя увидела, то подумала: надо же, какой классный парень, прямо огонь. Думала, от девок отбоя у тебя нет. А сейчас понимаю: ты — обычный озабоченный малолетка, которому никто не даёт, вот он и бесится от спермотоксикоза. Пускает слюни на чужую красивую девушку и ещё больше бесится. И мне тебя даже жалко. Потому что мало иметь смазливую физиономию, надо ещё мужиком быть, даже когда тебе восемнадцать. А с таким говнистым характером тебе ещё очень долго никто не даст.

Жанна взирала на меня с победоносным видом, задрав кверху подбородок и сунув руки в карманы белого махрового халата, едва прихваченного поясом.

Я тоже разглядывал её с брезгливым любопытством. Потому что даже от неё не ожидал такой чуши. Смешно и нелепо она выглядела, рассуждая как типичная примитивная шалава, которая всерьёз считает, что всё кругом сводится только к тупому траханью, к «даст — не даст».

И ведь эта овца искренне верит, что у каждого мужика прямо цель всей жизни — забраться к ней и ей подобным между ног. Там же у неё рай земной, не иначе, а всё остальное — никому не нужная фигня.

Стало вдруг реально смешно. Я даже взгляд отвёл и закусил нижнюю губу, борясь с желанием расхохотаться.

В зеркале я заметил охранника Влада, который тенью проскользнул за моей спиной. Охрана — это отцовский бзик. В девяностых, когда он ушёл из партийных функционеров и замутил свой бизнес, его подстрелили. Хотели бизнес отжать, но не на того нарвались: отец сам у кого хочешь что угодно отожмёт.

С теми, кто его пытался прессовать, он давно и жёстко разобрался, но вот на безопасности его с тех пор переклинило. На своём предприятии целую службу организовал, а в доме у нас круглыми сутками торчит какой-нибудь дуб и, не смыкая глаз, втыкает в мониторы.

Снаружи камеры по всему периметру. А ещё глухой трёхметровый забор, и во дворе натасканные ротвейлеры бегают. И одних только охотничьих ружей у бати целых пять стволов. Короче, рот фронт, венсеремос, но пасаран.

В самом доме камеры, слава богу, только на входе и в отцовском кабинете.

Я, сдерживая рвущийся смех, наблюдал в зеркало, как Влад пересекал холл с непроницаемым, как и положено дубу, лицом.

— А женские прелести тебе, жалкий дрочер, только в порнушках светят, — шипя, изрекла, как проклятье, Жанна.

— Да ну? — ухмыльнулся я и посмотрел ей в глаза.

Господи, где только отец откопал такую непробиваемую дуру?

И в тот же миг её ликующий взгляд сменился растерянностью, почти страхом, словно Жанна что-то почувствовала. Только поздно она спохватилась — в следующую секунду я с силой рванул полы её халата в стороны.

Она взвизгнула, попыталась поймать их, но я тут же крутанул её на месте. Взялся со спины за воротник и полностью сорвал с неё халат. Комом швырнул к ногам. На ней оказались одни лишь стринги — тонкие красные тесёмки, которые я одним рывком сдёрнул и тоже отбросил в сторону. Сунув руки в карманы, отступил на шаг, чтобы со стороны оценить «женские прелести». Чуть склонил голову набок, с ухмылкой разглядывая её тело.

Прижав одну руку к груди, а вторую — к «земному раю», она повернулась ко мне и истошно заверещала:

— Сволочь! Псих! Подонок! Извращенец!

Покрасневшее лицо её перекосилось. На лбу вздулась голубая вена. В уголках рта скопилась слюна. 

Влад как бы ненароком, но с явным интересом воровато ощупал её взглядом и скрылся в своей каморке, пока на вопли не спустился отец.

Но Жанна отца и не стала дожидаться, сама помчалась наверх, сверкая голыми ягодицами.

*** 

После случая с брусничным морсом и халатом Жанна косилась на меня лишь украдкой, как на буйного психа и при мне помалкивала.

Я тоже её особо не трогал. Не потому, конечно, что она перестала меня бесить — не перестала. И даже не потому, что она больше не провоцировала — мне, чтоб над ней поизгаляться, и провокации не нужны. И уж тем более не за то, что отец пообещал мне родстер при условии, «если больше не отличусь», — подкупы и все подобные уловки со мной вообще не прокатывают.

А решил я не трогать пока эту дуру, потому что, во-первых, нашёл себе объект для забавы поинтереснее.

Тот новенький, Грачёв, и впрямь оказался дерзкий чувак. Мы с ним с февраля по май ещё не раз схлестнулись. Один на один, само собой. Никому больше я не позволял трогать свою новую зверушку, хотя желающих хватало.

Настоящей злости я почему-то к нему не испытывал, хотя тот, наоборот, бешено меня ненавидел. Но это лишь разжигало спортивный интерес. Мне нравилось его задирать и нравилось, что он мог ответить, хотя всегда был один. Никто с Грачёвым в школе не общался — боялись впасть в опалу и сторонились его, как заразного.

Так что тупая овца Жанна на фоне Грачёва была вообще мне не интересна.

Ну а во-вторых, я подумал: да пусть отец с этой дурой наиграется вволю. Быстрее остынет. Что я, не знаю его, что ли?

К тому, что легко даётся, он быстро теряет интерес. Его и привлекают-то по-настоящему только запреты и сложности. Как и меня.

Вот мать мою он добивался несколько лет, с трудом отбил у кого-то «гениального» драматурга и потом до самой её смерти трясся, что она от него уйдёт. Потому что у того гения мать блистала на сцене, играя Кармен и Эсмеральду, и купалась в зрительской любви, а у отца — сидела в четырёх стенах. Но даже потом, больная, она до самого конца держала его в тонусе.