Наследство рода Болейн - Филиппа Грегори Страница 14

Витражи, некогда изображавшие сцены из жизни святого, безжалостно разбиты, ажурная каменная кладка уничтожена. Высоко под сводчатой крышей были, видимо, ангелочки и фриз с изображениями святых. Какой-то дурень небрежно сбил всю эту красоту молотком. Глупо, конечно, убиваться по каменным скульптурам, но те, кто исполнял эту угодную Богу работу, действовали отнюдь не угодным Богу способом. Статуи можно было спустить вниз и оставить после себя ровные стены. А вместо этого святым посбивали головы, обезглавили и ангелочков. Не понимаю, как можно служить Богу подобным образом.

Я родом из Клеве, мы отвернулись от папизма, и это правильно, но раньше я не сталкивалась с подобной глупостью. Как люди могут думать — мир станет лучше, если уничтожить что-то прекрасное да еще оставить валяться обломки? Меня проводили в отведенные мне покои, несомненно бывшие комнаты настоятеля. Стены заново оштукатурили и покрасили, все еще пахнет известкой. Тут я начала понимать истинную причину религиозных реформ в этой стране. Прекрасное строение, окрестные земли, большие фермы, арендная плата, стада овец, их шерсть — все раньше принадлежало церкви и Папе. Церковь оказалась крупнейшим землевладельцем в Англии. Теперь же эти богатства достались королю. Впервые я осознала: может быть, Бог вообще тут ни при чем и все дело в человеческой жадности.

А может, и в тщеславии. Тело Бекета покоилось в усыпальнице богатейшего собора, украшенное золотом и драгоценными камнями, и сам король, приказавший разрушить гробницу, приходил сюда помолиться о помощи. Теперь ему помощь не нужна, мятежников в этой стране просто вешают, и все богатство, вся красота должны принадлежать королю. А брат сказал бы: это хорошо, в государстве не может быть двоевластия.

Устало переодеваюсь к обеду. Уже почти полночь, тьма кромешная, вдруг гром выстрелов, в комнату с улыбкой на лице входит Джейн Болейн и объявляет — сотни людей ждут меня в большой зале, чтобы приветствовать.

— Много джентльменов? — спрашиваю на своем ломаном английском.

Она улыбается, знает уже, как я боюсь долгих церемоний.

— Они просто хотят вас видеть. — Показывает на свои глаза. — Помашите им рукой.

Она машет рукой, я хихикаю — смешные сцены мы разыгрываем друг перед другом, пока я учу язык.

Указываю пальцем в сторону окна.

— Хорошие земли.

Она кивает.

— Земли аббатства, земли церкви.

— А теперь королевские?

— Теперь король — глава церкви, — отвечает с кривой улыбочкой. — Вам понятно? Все богатства, — она запинается, — все церковные богатства теперь принадлежат ему.

— И народ доволен? — Как жаль, что я не могу бегло говорить. — Плохих священников прогнали?

Она бросает взгляд на дверь — убедиться, что нас не подслушивают.

— Народ недоволен. Люди любили святыни, любили святых, они не понимают, зачем убрали свечи, почему больше нельзя молиться о даровании помощи. Только не говорите об этом ни с кем, кроме меня. Церковь разрушена, на то была воля короля.

Я киваю.

— А он протестант?

Ее глаза сверкнули.

— Вовсе нет. Король то, что сам пожелает. Он уничтожил церковь, чтобы жениться на моей золовке, она верила в реформу церкви, и король вместе с ней. Потом он уничтожил и ее, чуть не вернулся к католичеству, почти полностью возродил мессу — но богатств не вернет никогда. Кто знает, что будет дальше? Во что он поверит теперь?

Я далеко не все поняла из ее речи и отвернулась к окну. Темно, дождь хлещет по-прежнему. Король указывает подданным не только как жить, но и в какого Бога верить! Этот король разрушил гробницу величайшего святого во всем христианском мире, превратил огромные монастыри просто в дома. Как ошибался брат, надеясь, что я смогу привести такого короля к правильной вере!

— Пора обедать, — мягко говорит Джейн Болейн. — Не обсуждайте этого ни с кем.

— Хорошо.

Открываю двери спальни навстречу толпе ожидающих меня людей, опять передо мной море незнакомых, улыбающихся лиц, и только Джейн Болейн — на шаг позади.

Как хорошо все-таки спрятаться от темноты, от дождя. Я выпила большой стакан вина, с аппетитом поела, несмотря на то что сидела совсем одна под балдахином, а прислужники преклоняли колено, подавая очередное блюдо. Сотни человек обедали в большой зале, и еще сотни глазели через окна и двери, будто я какой-то неведомый зверь.

Я привыкну, знаю, что должна, значит, привыкну. Нет смысла быть королевой Англии и стесняться слуг. Наверно, это украденное аббатство — не самый прекрасный дворец в стране, хотя я нигде еще не видела столько позолоты, картин и гобеленов. Я спросила архиепископа, его ли это дворец, и он ответил с улыбкой, что живет по соседству. Эта страна так богата, что и вообразить невозможно.

В постель я легла, когда уже занималось утро, а встать пришлось очень скоро. Выехали рано, с нами, как всегда, отправилось множество народу. Архиепископ со свитой, сотни людей, правда сотни, теперь путешествовали вместе со мной. В этот день к нам присоединились несколько важных лордов, приехавшие проводить меня в Рочестер. Простые люди стояли вдоль дороги — приветствовали меня, а я улыбалась и махала рукой.

На каждой остановке мне кланялся очередной богато одетый человек. Леди Лиль, или леди Саутгемптон, или еще какая-нибудь дама шептали что-то на ухо, я улыбалась, протягивала руку, пытаясь удержать в памяти очередное имя. Но они так похожи — все в роскошном бархате, с золотыми цепями, с жемчугом и драгоценными камнями на шляпах. Их дюжины, сотни, пол-Англии явилось сюда, чтобы принести поздравления, а я по-прежнему не могу отличить одного от другого.

Мы обедали в большой зале, очень торжественно, и мне представили леди Браун — в ее ведении будут находиться фрейлины. Она по очереди называла имена девушек, мимо меня проходили бесконечные Екатерины, Марии, Елизаветы, Анны, Бетси и Мадж. Все бойкие, хорошенькие, в крошечных чепцах. Волосы открыты — брат непременно осудил бы дам за безнравственность, — все в изящных туфельках, и все смотрят на меня, словно я — белый сокол в курятнике. Я подозвала Лотти и попросила сказать леди Браун по-английски — как только мы прибудем в Лондон, надеюсь, она даст мне несколько советов по поводу нарядов и английской моды. Лотти перевела, леди Браун покраснела, отвернулась и больше на меня не таращилась. Понятно: она находит мое платье странным, а меня — безобразной.