Тяжесть венца - Симона Вилар Страница 14

Мать Евлалия с восторгом рассматривала Псалтырь, преподнесенный Ричардом Глостером в дар монастырю. Книга была переплетена в малиновый бархат с серебряными застежками и таким же крестом в центре, в который был вделан драгоценный дымчатый топаз в половину голубиного яйца.

Герцог с улыбкой наблюдал, как на обезображенном лице настоятельницы выражение благочестивого восхищения сменяется алчным блеском в глазах. «Все они таковы, эти святоши, – думал он. – Годами носят власяницу, принуждают монахинь к смирению и покорности, а сами готовы бежать хоть к сарацинам за первыми же тридцатью сребрениками, которые им посулят».

– Итак, матушка, я вижу, вам пришлось по душе это скромное подношение. Увы, Сент-Мартин – monasterium sine libris [14], что весьма прискорбно, тем паче, что едва ли не главный из заветов святого Бенедикта – учение.

Мать Евлалия отвела взгляд. Она догадывалась, чего ждет герцог в ответ на свое подношение. Только она была посвящена, кем на самом деле является Анна Майсгрейв, и именно ей сэр Ричард поручил наблюдать за каждым шагом этой благородной дамы. Поэтому, докладывая, ей не раз приходилось преступать тайну исповеди. Мать Евлалия знала, что эта дивная книга на деле – те же иудины сребреники, за которые будет продана доверчивая душа. Ричард еще на первых порах дал понять матери-настоятельнице, чего хочет от нее и какие выгоды для всей обители могут проистечь, если она будет послушной его воле. Мать Евлалия, требующая беспрекословного повиновения от своих сестер и паствы, в свою очередь, не смела перечить могущественному наместнику Севера и неизменно уступала ему. И хотя она испытывала трепет, приходя в ужас от скверны совершаемого греха, в еще больший трепет ее повергал стальной голос смиренного сына церкви герцога Ричарда Глостера. Она была с детства отдана в монастырь, не знала и боялась мира, а властность, с которой вел себя герцог, была воплощением в ее глазах той силы (от Бога или от Сатаны – она терялась, не зная), перед которой старая настоятельница всегда робела.

Мать Евлалия всегда испытывала теплые чувства к леди Анне – несчастной, исстрадавшейся голубке, но как практичная и заботящаяся о своем монастыре настоятельница сознавала, что только благодаря своим уступкам герцогу сможет добиться для обители льгот, которые помогут Сент-Мартину подняться из бездны убожества. В этом она видела свое оправдание. И хотя мать Евлалия едва ли не сразу догадалась, что герцог никогда не позволит леди Анне принять постриг, ибо намерен использовать ее в своих целях, именно благодаря ее пребыванию в обители положение захолустного монастыря значительно поправилось.

– Я слушаю вас, матушка.

Ставший привычным вопрос, но мать Евлалия, как обычно, заупрямилась:

– Вы принуждаете меня совершить неслыханный грех, милорд.

Ее гнусавящий голос казался Ричарду вульгарным, а сама старая монахиня отвратительной. Однако он знал, что через миг она так или иначе заговорит. Ему необходимо знать, что лежит на душе у Анны, и, опираясь на это, искать путь к ее сердцу. Впрочем, порой ему казалось, что он и без того достаточно изучил душу кузины. Она сама помогла ему в этом своей искренностью, своей прямотой. Теперь она вовсе не была той непредсказуемой, строптивой девчонкой, которая обвела его вокруг пальца в Киркхеймском монастыре, нанеся нестерпимое оскорбление. Все возвращается на круги своя. Вновь он явился, чтобы увезти Анну из монастыря, но теперь все зависело только от него. Анна была почти ручной, послушной и доверчивой. Доверчивой? Пожалуй, это не так. В ней еще оставалось нечто, чего Ричард не понимал. И тем не менее он наконец знал, как может на нее влиять. Анна, как и многие женщины, была сострадательна, и это чувство было ахиллесовой пятой в броне фамильной гордости Невилей. Она была упряма, но и здесь Ричард нашел брешь. Анна становилась совершенно беспомощной, встретившись с обычной человеческой добротой. Тогда она делалась мягче шелка, и Ричард вскоре научился пользоваться и этим рычагом. Анна была умна, и Глостер частенько, убеждая ее, обращался к доводам логики, но она оставалась женщиной, и поэтому герцог всегда подкреплял свои речи пылкими уверениями, заставляя Анну сердцем уступить там, где она сумела бы возразить ему рассудком. Он приручал ее, как дикого зверя, без спешки, шаг за шагом. Он был дружелюбен, мягок и настойчив. Он помнил, что прежде ее не испугали ни его угрозы, ни преследования, она никак не реагировала на его любовные речи, но всегда шла навстречу простой дружеской просьбе. «Ее легко мог бы обмануть каждый! Силы небесные, каково бы ей пришлось, если бы ее денно и нощно не оберегал Майсгрейв. Она упряма, решительна, отважна, но в то же время доверчива, как ребенок. И к тому же до глупости отзывчива. Она уверена, что именно я отомстил за ее сына и мужа, разбив под Нейуортом шотландцев, сберег от взятия замок и тем самым сохранил ей дочь. Одно это уже располагает ее ко мне. Есть еще малышка Кэтрин Майсгрейв. Это также веский аргумент, так как девочка привязалась ко мне. Она может стать и той цепью, которой я прикую к себе Анну. Если та заупрямится, конечно…»