Танец страсти - Марион Орха Страница 13

— Может быть, еще не поздно.

— Ох, боже мой, — вздохнула вторая. — Я понимаю, о чем ты.

На следующее утро я «познакомилась» с первым в своей жизни корсетом. Он возлежал на скамье в бельевой — устрашающего вида сооружение из грубого полотна и китового уса, со вшитой спереди деревянной дощечкой.

— Не знаю, о чем они там думали, в Шотландии, — проговорила мисс Элизабет. — Тебе с восьми лет уже надо было носить корсет.

Когда измерили мою талию, мисс Олдридж и хозяйка бельевой пришли в смятение.

— А ведь ей всего-навсего одиннадцать! — воскликнула хозяйка — дородная краснолицая женщина лет под пятьдесят.

— Я тут, — напомнила я. — Я слышу каждое слово.

— Тише, детка! — осадила мисс Олдридж. — Она попала к нам очень вовремя: еще немного — и было бы поздно.

Хозяйка подняла мои руки вверх, а ее помощница надела на меня корсет. Я поглядела на него, затем на собственную талию.

— Корсет слишком маленький, нужен побольше, — объявила хозяйка с полной уверенностью. — Этот никак не подойдет.

Я держалась за дверь, а девушка упиралась ногой мне в спину и затягивала шнуровку. Ребра заныли. Вскоре я уже едва могла вздохнуть.

— Туже, еще туже! — командовала мисс Олдридж.

Косточки впивались в бока. Я зашмыгала носом, затем откровенно заплакала. Девушка рывками затягивала шнуровку. Каждые несколько минут мою новую талию измеряли. Дважды шнуровка лопалась, и приходилось брать новый корсет.

— Двадцать два.

— Двадцать.

— Восемнадцать.

Когда стало семнадцать дюймов, показалось, будто меня распилили надвое. При каждом вздохе ребра пронзала боль, словно они были сломаны. Я не могла ни нагнуться, ни сесть; я вообще едва могла шевельнуться и чувствовала себя полумертвой. Не обращая внимания на бегущие по моим щекам слезы, помощница хозяйки бельевой повернула меня к зеркалу. Обе женщины отступили в сторону, с гордостью улыбаясь.

Увидев свое отражение, я мигом вытерла слезы. Утрата семи дюймов сказалась чудесным образом: я приобрела новую, женскую, фигуру. Я ладонями измерила свою новую тонкую талию, затем повернулась раз, другой. Нижние юбки закружились в воздухе, я засияла от восторга. Вот с такими формами уже можно себе представить, какова жизнь настоящей леди.

Из бельевой я очень осторожно направилась назад в спальню. А там обнаружила свой собственный чемодан на постели, раскрытый, а мои унылые потрепанные вещички были раскиданы на одеяле. Хорошенькая темноволосая девочка подняла от них взгляд, когда я вошла в комнату. Ее волосы были уложены красивыми локонами, шелковое платье было нежного лимонного цвета.

— Милочка, — сказала она мне, — у тебя нет ни единой приличной тряпки.

Я открыла рот, собираясь поставить нахалку на место, но ребра под корсетом отозвались болью.

— Ох! — это все, на что я оказалась способна.

— Ты можешь звать меня Софией, если хочешь, — сообщила она, продолжая рыться в моей одежде.

— София, — ответила я холодно, — ты меня обяжешь, если оставишь мои личные вещи в покое.

София хихикнула.

— Ну и ну! Да не сердись же. Хочешь, я подарю тебе розовую бархатную ленту? Или отрез небесно-голубого тюля?

Я с великой осторожностью присела на край постели и принялась собирать раскиданную одежду.

София обиженно надула губы.

— Могу ли я иметь удовольствие узнать имя этой сердитки?

— Элиза Гилберт.

— Это имя для разумной и здравомыслящей девочки, — объявила она. — А ты разве такая? Что до меня, мне при рождении дали имя Сара. По поводу фамилии до сих пор идут споры. София — то есть мудрая — это титул, к которому я стремлюсь.

Я вытаращила на нее глаза, а она улыбнулась и принялась вместе со мной складывать мою серую разумную одежонку.

— Элиза, — повторила она. — А получше ничего не придумаешь?

Я уже сочинила с десяток возможных имен.

— Ты можешь быть кем захочешь, — прошептала София.

— Беттина? — предложила я.

Она покачала головой:

— Что Элиза, что Беттина — одинаково скучно.

Я перебрала еще несколько вариантов, пытаясь подобрать имя достаточно романтическое, либо экзотическое, либо мелодраматическое. И вдруг сообразила: да у меня же есть превосходное наименование — мое собственное, до сей поры не использовавшееся, второе имя.

— Розана, — постановила я. Раньше оно мне казалось слишком вычурным, прихотливым, но сейчас вдруг в один миг стало слишком простым, неинтересным. — Розана Мария, — добавила я торжественно.

София хлопнула в ладоши и улыбнулась.

— Ну вот видишь! Я с самого начала знала, что мы подружимся.

В школе было пятнадцать девочек от десяти до восемнадцати лет. Мисс Олдридж либо мисс Элизабет надзирали за всем, что мы делали. В спальнях нас было по семь или восемь человек в каждой. Наши уроки проходили в одной большой классной комнате.

По утрам одна группа занималась французским, другая заучивала изречения философов либо изучала гуманитарные науки, третья хором повторяла латынь, а четвертая писала сочинения по литературе. Стоило мне закрыть глаза, как мудрые изречения смешивались с латинскими глаголами, французские склонения — с правилами этикета или мифами Древней Греции.

Дневные занятия считались самыми важными. Старшая мисс Олдридж называла их «подготовкой к жизни», а любимым названием мисс Элизабет было «необходимые умения светской молодой леди». Мы учились танцевать и вышивать, ходить и говорить, изящно садиться и стоять. Мы играли на фортепьяно или рисовали чаши с фруктами, а мисс Элизабет нам торжественно повторяла свод волшебных правил:

— Молодая леди должна ходить ни слишком быстро, ни слишком медленно. Выражение лица должно быть скромным. Во время беседы нельзя слишком оживляться и говорить громко. Ни в коем случае нельзя бегать, хихикать или хмурить брови.

Где мисс Элизабет мечтательно вздыхала, там старшая сестра деловито сновала туда-сюда, шлепая ладонью по коленям, если кто вдруг скрестил ноги, или по сутулой спине.

— Осанку держать, осанку! — требовала она.

За окнами по площади тек нескончаемый поток красивых экипажей. Лишь мельком увидев людей внутри, мы с Софией придумывали целые романы. Однажды мы видели, как из сверкающей кареты буквально на руках выносили даму в кисейном платье абрикосового цвета, а встречающий ее молодой человек отвесил неторопливый насмешливый поклон. Мы представляли себе балы и тайные свидания, огромный, насыщенный событиями, кружащий голову мир, который однажды подхватит нас обеих и унесет из школы. Две мисс Олдридж являли собой суровое предостережение: такое же выйдет и из нас, если мы потерпим неудачу. Мы усердно трудились над тем, как скромно улыбаться. София учила меня падать в обморок, а я ее — танцевать менуэт.