Когда приходит любовь - Мариса де лос Сантос Страница 13

На третий день Клэр услышала, как мать быстро и легко поднялась по лестнице и вошла в свою спальню. Затем послышался звук открываемых и закрываемых ящиков. Мать то пела во весь голос, то мурлыкала песенку, и Клэр затаилась. Клэр почувствовала, как в груди закипает гнев. Она соскользнула с постели, и ее босые ноги на полу удивили ее — какие-то странные контуры, а между двумя пальцами виднелся кусок желтого коврика.

Клэр неуверенно прошла по коридору к комнате матери. Дверь была открыта, и Клэр остановилась на пороге, затаив дыхание и слушая, как мать поет. «Какой большой ветер», песня Нины Саймон, которую они с мамой любили ставить в машине. Эта песня была десятой на диске, а вторую — «Черт бы побрал Миссисипи» — они обожали, включали звук на полную мощность и пели во все горло, делая особый упор на слово «черт». Мимо мчались машины, но они находились в своем собственном мире, и воздух, дрожащий от их голосов, мерцал. Теперь она слушала, как мать поет одну из этих песен, их общих песен, странным голосом, то грубым, то бархатным, и создается впечатление, что она поет эту песню кому-то. Клэр невольно сделала шаг в комнату, чтобы посмотреть, кто же это такой.

Разумеется, в спальне, кроме матери, никого не было. Она только что надела узкое летнее платье и поправляла его на себе, проводя руками по бедрам, бокам и ногам. Когда Клэр вошла, она даже головы не повернула.

— Сейчас декабрь, — сказала Клэр. Голос у нее был хриплым и скрипучим, как у старой женщины.

Мать, казалось, не слышала, но продолжала петь тем же непривычным голосом. Она села в кожаное кресло винного цвета, в котором обычно читала («кларет» — так она называла этот цвет), чтобы надеть сандалии на высоких каблуках и с ремешками. Клэр заметила, что сандалии были точно такого же кремового цвета, что и ноги матери. На полу лежали пакет и коробка из-под обуви. Ничего не понимая, Клэр уставилась на эти предметы — смятый пакет из зеленого пластика с буквами более темного цвета сбоку и на четкий прямоугольник коробки. Она смотрела, пытаясь понять, что делают здесь эти две вещи. Много месяцев спустя Клэр прочтет поэму Уильяма Карлоса Уильямса о красной тачке и цыплятах и вспомнит эти обычные предметы. Зеленый пакет и коробку из-под обуви.

Когда Клэр сообразила, что происходит, что-то внутри лопнуло. Гнев, когда мать запела громче, заполнил ее легкие, затем все клеточки тела, как дым. Клэр закричала, она задыхалась, давилась криком, сама ужасаясь тем звукам, которые издавала. Она ворвалась в комнату — похудевшая, с взъерошенными волосами и трясущейся головой, — пнула коробку, наступила на нее, схватила пакет и попыталась его порвать. Пластик впился ей в ладони.

— Ненавижу тебя! — повторяла она снова и снова. — Ты меня убиваешь! Тебе все безразлично, тебе все безразлично, тебе все безразлично.

Потом, обессилев, Клэр опустилась на пол у кровати матери и руками, по сути, когтями, потянула на себя одеяло, сдернув его с кровати. Оно было тяжелым, путовым, в прекрасном пододеяльнике из ткани с флорентийским рисунком темно-кораллового, розового и светло-зеленого тонов. Она обернула его вокруг себя и почти робко взглянула на мать.

Мать перестала петь и посмотрела на дочь. Клэр вдруг осознала, сколько времени прошло с тех пор, как мать смотрела на нее так, прямо в глаза. Во взгляде матери не было шока или страха, с трудом верилось, она и есть та женщина, которая поехала и купила туфли, когда ее дочь лежит в кровати и едва не сходит с ума от одиночества. Мать смотрела на нее с грустной лаской.

— Мамочка, — тихо сказала Клэр, — мамочка, ты не можешь в этом пойти. Сейчас зима. На улице холодно.

Мать Клэр улыбнулась материнской улыбкой.

— Твои новые туфли, — шептала Клэр, — они не должны продавать летние туфли зимой.

Не сбросив одеяла, Клэр подползла к матери и положила голову ей на колени.

— Пожалуйста, останься, пожалуйста, останься, пожалуйста, останься, я так по тебе скучаю, — взмолилась Клэр.

Мать осторожно, двумя руками подняла голову Клэр с колен, как будто она была сделана из стекла, и обошла ее, перешагнув через одеяло. Клэр смотрела на нее и ждала.

— О, Клэри, — сказала мать терпеливо и ласково. — Курорт. Ты же помнишь.

Клэр отрицательно покачала головой.

— Курортная одежда. Она продается. Всегда. Даже зимой.

Мать Клэр вышла, громко стуча каблуками по деревянному полу коридора, затем по лестнице.

Клэр сидела на полу как в тумане. Какое-то время в голове было пусто, затем она начала вспоминать вечеринку для детей, на которой она побывала прошлой весной перед окончанием занятий б школе. Там были две популярные девочки двенадцати лет, с выщипанными бровями и длинными развевающимися волосами. Они решили сыграть в игру под названием «Макияж» и выбрали себе в жертву самую некрасивую девочку, с которой Клэр училась в школе с четырех лет и чья ужасная робость останавливала даже самых строгих учителей, и ее почти никогда не вызывали. Звали ее Роза, и имя это настолько ей не подходило, что детям казалось: так к ней обращаться будет жестоко, поэтому почти никто этого и не делал. Старшие девочки намазали лицо Розы ужасным кремом и разрисовали дикими красками — оранжевой, розовой и синей. А потом запутали ее жиденькие волосы.

— Ты великолепно выглядишь, Роза. Совсем как кинозвезда, — любовно говорили девицы Розе и оглядывались, призывая других девочек поучаствовать в забаве. Некоторые так и сделали, сгрудились вокруг Розы и принялись ее хвалить, а раскрасневшаяся Роза, потеряв дар речи, только счастливо хлопала намазанными липкой тушью ресницами.

Клэр, сидя на полу в спальне матери, вспомнила, как ей было стыдно и больно, оттого что Роза безропотно позволяла над собой издеваться. И она не выдержала.

— Заткнитесь вы, подруги! Вы знаете, что выглядит она ужасно. Почему бы вам не оставить ее в покое?

Все девчонки уставились на Клэр, а одна из заводил заявила:

— Что?! Думаешь, ты самая крутая? Посмотри, заставила ее плакать!

И это было хуже всего — Роза поняла, что над ней с самого начала потешались. Выходя из комнаты, чтобы позвонить маме и попросить забрать ее, Клэр заметила, как эти двенадцатилетние девицы обнимали Розу, утешая, и девочка позволяла им это делать.

Клэр не следовало вмешиваться, она это знала, но то, как девчонки разговаривали с Розой, их тон, взбесило ее. Такая жестокость за ласковыми словами, причем направленная тому, кто безмерно нуждался в любви.

Хуже, чем ударить. Самое плохое, что можно сделать. И снова она вздрогнула, как человек, которому приснилось, что он падает. И снова она слышала голос матери, говорящей «О, Клэри», заманивающей ее в доверие и надежду. Клэр какой-то частью своего сердца не верила ей, но разум восставал при мысли, что мать злая и ненавидит ее.

Она вернулась в свою комнату, легла и услышала, как хлопнула входная дверь. Клэр выглянула в окно и увидела, что мать идет через лужайку — шаг упругий, почти танцующий. Пальто на ней не было. Она размахивала длинными обнаженными руками, как будто стояло лето, в одной руке у нее была корзинка для пикника, в другой термос. Она вошла в лес, отделяющий их дом от соседнего строения.