Половина любви - Галина Врублевская Страница 13

Наконец, перешли к чаю. Пока остальные наслаждались тортом, Шурик сладко посапывал на кровати хозяйки в дальнем конце комнаты. Так для него заканчивались почти все вечеринки. После торта оставалось только разойтись. Зоя Платоновна поднялась первая и покинула квартиру соседки.

Увидев Шурика, она поняла, что он ее дочери не пара: слишком уважает выпивку. Елена перемыла посуду, разбудила брата и тоже засобиралась домой.

К восьми вечера они с Женькой были уже у себя.

У Елены от усталости разболелась голова, но дочка, покрутившись у зеркала, вознамерилась пойти на дискотеку. Она распустила пушистые, пепельные, как у Елены, волосы, которые спадали на спину, достигая лопаток.

— Евгения, чтобы к двенадцати быть дома.

— Ладно. — Дочь не стала спорить, так как совсем недавно ее отпускали лишь до одиннадцати, и новое завоевание, полночь, еще не успело войти в привычку, а потому вызывало гордость.

Когда за дочкой захлопнулась дверь и перед Леной открылась перспектива тихого вечера, ее головная боль сразу прошла. Сил для домашних дел уже не было, оставалось найти для себя какое-нибудь развлечение. Лена взяла телевизионную программку — на всех каналах шли информационно-политические программы, которые ее не интересовали.

Хотя она симпатизировала новым партиям, за перипетиями их борьбы не следила, полагая это бессмысленным занятием, подходящим разве что для стариков.

Она подошла к книжному шкафу. Все было читано-перечитано, но сейчас ей захотелось освежить в памяти воззрения древнего грека, о котором вспомнил на вечере Шурик. Жаль, никак не удается пристроить брата. Почти сорок лет, и все один.

Оттого и с выпивкой начались проблемы. А ведь умный парень! Елена скользила глазами по корешкам книг — куда же запропастились эти философы?

Книги Пифагора, Платона и прочих мыслителей подарил ей отец, но Елена редко обращалась к ним. Древние философы не жаловали в своих трудах женщин, в ответ на их небрежение Елена отказывала авторам в своем внимании. Но подаренные Павлом Афанасьевичем книги с интересом читал Ефим. Он и сам был склонен к многословным рассуждениям, риторике и спорам, отчего среди друзей слыл философом. Наконец Елена догадалась посмотреть на полке Ефима. Там стояли пособия по журналистике, какие-то словари, справочники по литературоведению и другие, бесполезные для Елены книги. Возможно, где-то здесь скрывались и философы. Лена принесла табуретку, чтобы достать до верхней полки. Но и там на виду нужной книги не было. Тогда она осторожно стала вынимать книги из первого ряда, чтобы добраться до закрытого им второго. В полутьме заднего ряда действительно стояли Платон и Аристотель, но Пифагора там не было. Зато на глаза ей попались толстая, в неброской черной обложке, тетрадь.

С любопытством открыв ее, Лена узнала корявые, но по-детски разборчивые буквы — почерк Ефима. Записи разделялись датами. Очевидно, дневник. Причем давний, юношеский. Забыл он свою тетрадку, уезжая в Израиль? А может, оставил умышленно, чтобы она прочитала? Елена раскрыла тетрадь. Почти двадцать лет назад были написаны эти строки.

"26 декабря 1974 года.

Вчера мне исполнилось 16 лет. Вначале я ожидал, что будут обычные семейные посиделки. Придут родственнички, бабушка будет хвалить своего внучка, а гости восторгаться. Терпеть не могу такие празднования. Тем более, что мне звать, можно сказать, и некого. Почему-то все дружеские отношения, которые я стараюсь завязать, распадаются. Но мумся сделала мне подарок: позвала Аленку, соседку с прежней квартиры. После нашего переезда прошло три года, и я ее с трудом узнал…"

На секунду Лена прервалась — пожалуй, это чтение будет поинтереснее разных пифагоров. Вот только надо бы выпить чаю на кухне: в гостях переела соленого. Лена положила на место снятые с полки книги.

Затем быстро спрыгнула с табуретки и, держа черную тетрадь в одной руке, а табуретку в другой, переместилась на кухню.