Бриллиант для короля - Жюльетта Бенцони Страница 13

Перед закрытой дверью кабинета сидела в слезах хозяйка дома, а две служанки, как могли, пытались успокоить ее. Де ла Рейни почтительно поздоровался с вдовой и, пообещав непременно зайти к ней через некоторое время, вошел в кабинет, ключ от которого Альбан предусмотрительно увез с собой, отправившись за своим начальником. Он хотел быть уверенным, что ни одна вещь не будет стронута с места...

Кабинет был рабочим, в шкафу на полках — трактаты по медицине, бережно разложенные по коробкам из красного дерева блестящие инструменты. Покойник лежал грудью на письменном столе, подогнув под себя одну руку, вторая свисала почти до пола, пальцы ее разогнулись и выпустили пистолет. Пуля пробила правый висок, из него вытекла струйка алой крови.

— Взгляните, — вздохнул Альбан, — он начал писать записку, но не закончил ее, написав только, что не в состоянии утешиться. Что именно сделало его безутешным — неизвестно, но, очевидно, это смерть королевы. Вы, я думаю, знаете, что Жерве делал ей кровопускания.

Альбан наклонился, намереваясь поднять пистолет, но де ла Рейни остановил его:

— Погоди минутку! Ты прекрасно сделал, что распорядился ничего здесь не трогать, сейчас я сам все внимательно осмотрю.

Не касаясь самоубийцы, он начал рассматривать бумаги, разложенные на столе, взял гусиное перо, испачканное чернилами, потом поднял голову трупа, осмотрел руку и ладонь, на которых она лежала. Из-за двери донеслось рыдание вдовы, и Альбан направился к двери, чтобы поплотнее прикрыть ее.

— Бедная женщина в отчаянии. Мало того, что она потеряла мужа, но ему еще будет отказано в христианском погребении. Церковь строго карает самоубийц.

— Да, я знаю, но насчет погребения ты можешь ее успокоить: ее муж не убивал себя, его убили.

— Не может быть!

— Я заметил, что в последнее время, мой мальчик, ты стал рассеян. Раскрой глаза! Ты можешь себе представить, что левша послал себе пулю в правый висок?

— Откуда вы знаете, что он левша?

— По чернильному пятну на левом указательном пальце... И еще по почерку, почерк Жерве не похож на тот, каким написано начало записки... Его убили, и нам предстоит найти убийцу. А пока пойди и приведи ко мне священника из церкви Сен-Жерве, и пусть он захватит с собой все, что положено.

Пока Альбан вел переговоры со священником, что далось ему совсем непросто, потому что весть о самоубийстве уже облетела весь квартал, его начальник перенес покойника в спальню и уложил на кровать, чтобы женщины могли обмыть и обрядить его как положено, однако им строго-настрого было запрещено смывать с пальца чернильное пятнышко.

Обряженного покойника уложили на стеганое одеяло, зажгли возле изголовья свечи и поставили чашу со святой водой и веточкой букса. Рабочий кабинет де ла Рейни запер, а ключ положил в свой карман.

Наконец вернулся Альбан в сопровождении кюре Гранье. Можно сказать, что он притащил его чуть ли не волоком, с такой неохотой, едва переставляя ноги, следовал за ним кюре. Де ла Рейни властным тоном, какой обычно бывает и самым убедительным, сообщил упрямому Гранье свое заключение.

— Этот человек — жертва! — объявил он. — Он не посягал на свою жизнь, его убили. И он имеет полное право быть похороненным по-христиански. Думаю, что для того, чтобы убедить вас, мне не понадобится помощь Его преосвященства архиепископа Арле де Шанваллона!

— Однако в квартале говорят...

— Мне нет дела до того, что говорят в квартале. Воспользуйтесь данной вам властью и прекратите эти нелепые слухи. Если вам будет недостаточно архиепископа, я обращусь к королю. Не забывайте, что покойный был хирургом Ее величества королевы.

— И так неумело делал ей кровопускания, что всем известен результат его стараний. Ему было от чего прийти в отчаяние и наложить на себя руки!

— Или возбудить гнев кого-то из верных слуг покойной королевы — вполне возможно, испанца, — ион заставил хирурга заплатить жизнью за лечение. Я клянусь перед лицом господа, что бедный Жерве убит. Приступайте к своим обязанностям.

Священник больше не спорил. У ложа покойного собрались все живущие в доме, вошли даже те, кто толпился у дверей, и кюре отпустил грехи несчастному Жерве post mortem [4], а потом приступил к соборованию. Похороны были назначены на послезавтра.

Наконец-то в доме воцарилась тишина, приличествующая скорби, и де ла Рейни со своим помощником принялись тщательно осматривать кабинет, надеясь отыскать хоть какую-нибудь мелочь, которая наведет их на след убийцы. Но дело было сработано чисто. Ни на двери, ни на окнах не было следов взлома. А что, если убийца по-прежнему находится в доме? Или он все-таки сбежал, воспользовавшись поднявшейся в доме суматохой, неизбежной при громе выстрела среди ночи? Проработав два часа, полицейские вынуждены были признать свое поражение: они ничего не смогли отыскать. Не помог и опрос обитателей дома. Чего можно было добиться от людей, которые не переставая стонали и плакали?

Уже вечерело, когда де ла Рейни наконец сказал:

— Пора и честь знать! Уезжаем! — И, поднимаясь в карету, добавил: — Садись, я тебя довезу.

— Спасибо! Но сегодня я собираюсь заглянуть в театр.

— Полагаю, играет мадемуазель Дэнбо, и она тебя ждет?

Франсуаза Дэнбо, дочь прославленного актера Монфлери, была любовницей Альбана. Несколькими годами старше молодого человека, красивая, чувственная и к тому же умная, она сразу поняла, что полная опасностей жизнь Альбана не похожа на жизнь других мужчин, и никогда не обнаруживала перед ним всю глубину чувства, которое к нему питала. Она умела довольствоваться тем немногим, что он мог ей дать, и каждая их встреча была для молодого человека воистину счастливым отдыхом среди нескончаемых боев. Альбан не мог не восхищаться ее теплой, мягкой красотой, живым умом и чувством юмора, благодаря которому их свидания искрились неподдельным весельем. После любви они без удержу хохотали, наслаждаясь остроумной, легкой, фривольной болтовней. В любви Франсуаза была не только искусна, но и нежна.

— Да, она играет сегодня, но она никогда меня не ждет.

— Тем более будет счастлива, когда тебя увидит. Желаю если не спокойной, то чудесной ночи! И к восьми жду в Шатле. Нам есть что обсудить.

Де ла Рейни знал, как безоблачны отношения Альбана с милой актрисой, а поговорить он хотел с ним о Шарлотте, потому и предложил отвезти его домой. Но теперь перенес чреватый сердечной болью разговор на завтрашнее утро. Пусть Альбан от души насладится счастливой передышкой, какую дарит ему жизнь. Завтра его ждет новый лабиринт смертельно опасного дела, куда ему придется погрузиться с головой. Сам де ла Рейни был вдовцом без детей и знал цену искорке счастья в человеческой жизни.

Себе он желал только спокойной ночи...

Придя на другое утро в половине восьмого в Шатле, де ла Рейни поздравил себя, обнаружив на столе письмо, запечатанное большой печатью из красного воска с гербом де Лувуа, всемогущего министра. Печать была единственным опознавательным знаком, потому что подпись напоминала бесформенную загогулину. Зато содержание письма было не только предельно ясно, но могло лишить покоя кого угодно. Письмо гласило: