Звезда любви - Элейн Барбьери Страница 13

– Мне лучше знать об этом – он выздоравливает, говорю тебе!

– Нет.

– Да! – Помолчав, Селеста процедила: – У него все получилось, когда он вчера занимался со мной любовью. Я была вынуждена терпеть его ужасный старый член внутри себя, стонать и задыхаться, притворяясь, что испытываю страсть.

– Это невозможно!

Глаза Селесты сверкали гневом.

– Ты сомневаешься в моих словах?

– Нет, но...

Селеста стиснула зубы.

– Я приказываю тебе поправиться, Маделейн, – выдавила она из себя.

Маделейн закрыла глаза. Она не приняла ни одного из болеутоляющих лекарств, которые ей оставила Док Мэгги. Она предпочитала более сильнодействующее средство, которое хранила в ящике туалетного столика. Она потом попросит Селесту сходить за ним, чтобы сон, который вызывает этот порошок, никто не нарушил.

Маделейн взглянула в прекрасное лицо Селесты, искаженное злобой. До этого она лишь пару раз видела ее в таком состоянии, и каждый раз пугалась. Селеста была в такой ярости и отчаянии, что могла бы изменить ход событий, которые на нее свалились в последнее время. И никто не мог бы предсказать, как она поступила бы, если бы ничего не изменилось, а если бы Селеста сейчас вышла из-под ее контроля, ее дорогая Джанетт не была бы отомщена.

– Ты не одинока в твоем горе, Селеста. Я проклинаю тот неудачный шаг, который привел меня в это состояние, – не из-за боли, которую я испытываю, а из-за тебя, – прошептала Маделейн. – Но у меня есть лекарства, которые снимут и твою, и мою боль, пока я не смогу опять помогать тебе.

– Какие лекарства?

– Принеси мою сумку из нижнего ящика комода.

От Маделейн не укрылось, что Селеста чуть помедлила, прежде чем выполнить ее просьбу.

На лбу и верхней губе Маделейн выступила испарина, она села и вынула из сумки, поставленной Селестой на постель, пузырек.

– В этом яде твое спасение, Селеста. Дай это сегодня мужу – щепотку, не больше, – и все признаки его «выздоровления» исчезнут, – произнесла она, держа пузырек в руке.

Легкая улыбка, появившаяся на губах Селесты, испугала Маделейн.

– Помни, ты должна быть осторожной! Доза, которую я назвала, вернет твоему мужу симптомы болезни, но передозировка его убьет.

– Я буду осторожна. – Улыбка Селесты становилась все шире. – Я не хочу, чтобы он умер, пока его подпись на завещании не станет мне гарантией, что он навсегда отверг свою семью. А когда он ослабеет настолько, что не сможет протестовать, я избавлюсь и от девчонки.

– Помни, что я сказала, Селеста! Только щепотку.

– Я слышала!

Крепко сжав в руке пузырек, Селеста вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Маделейн, вздохнув, откинулась на подушки и озабоченно нахмурилась. Селеста не контролирует себя в гневе, а она дала ей в руки очень сильный яд.

Маделейн поморщилась, когда нога ее снова заболела. Завтра нужно будет повторить предостережение – с утра Селеста будет мыслить более здраво. А со временем (она утешала себя тем, что нужно набраться еще чуточку терпения) она снова встанет на ноги, чтобы удостовериться, что ее дорогая Джанетт наконец-то отомщена.

– Ты испекла ореховый пирог?

Вопрос Бака отразился эхом в тишине кухни, когда Онор повернулась к нему. Прежде чем приняться за готовку, она сменила одежду для верховой езды на простое синее хлопковое платье, хорошо послужившее ей в прошлом. В поношенном платье Онор выглядела хрупкой, и она возненавидела бы свою фигуру в другой ситуации, но сейчас ее мало волновало, как она выглядит.

– Что в этом такого необычного? У вас же в погребе много орехов, – ответила она.

Бак не ответил. Он хмуро смотрел на стол, на котором остывал пирог, и Онор почему-то смутилась. За приготовленный ею ужин она заслужила похвалу Бака и получила работу на кухне «Техасской звезды». Но она считала, что если вчерашний ужин не достиг ее цели, то пирог с золотистой корочкой и соблазнительным ароматом здорово ей поможет.

Если бы Бак проявил к ней какой-то интерес, она объяснила бы, что развила кулинарный талант в те тяжелые времена, когда ее мать стирала белье для всего города за гроши и недвусмысленные намеки. Она рассказала бы ему, что в тот период она изобрела сотню различных способов превращать в съедобное блюдо кусок соленой свинины, и в результате все то, что нельзя было вырастить в садике матери, можно было назвать деликатесом. Она сказала бы, что научилась печь пироги лишь благодаря доброте одной старушки, сочувствовавшей ей и ее матери, и, если бы он проявил хоть какой-то интерес, она призналась бы ему, что понятия не имеет, что она делает на кухне человека, которого привыкла презирать.

Онор взглянула на худого старика, стоявшего перед ней. Это был не тот красавец из писем матери, не тот человек, которого мать любила всю свою жизнь. Это был...

– Разрежь его.

– Что?

– Ты испекла пирог для того, чтобы его съели, разве не так?

– Да, но... – Онор нахмурилась. – Я собиралась подать его вам на обед через несколько минут.

– Разрежь его здесь.

Онор подчинилась, а Бак поднес ко рту вилку с первым куском пирога. Он посмаковал его и проглотил без малейшей улыбки, потом положил вилку на тарелку. Что-то было не так.

– Ты заявила, что умеешь готовить, и доказала это. Ты заявила, что умеешь печь, и доказала и это. Больше не пеки ореховых пирогов, – сердито произнес Бак.

Онор отступила на шаг.

– Чем он плох?

Бак побледнел.

– Отнеси пирог в сарай для угля. Здесь он быстро испортится. – С этими словами он устремился к двери, но на пороге оглянулся. – Завтрак у нас в четыре, обед в шесть. Еда должна стоять здесь к тому моменту, когда я сюда войду.

Джейс выжидал в тени крыльца главного дома, пока Бак не исчез в глубине амбара. Его обеспокоил подслушанный разговор Бака с Онор, но он никак не мог понять, чем именно.

Джейс подошел к двери кухни, толкнул ее плечом и переступил через порог. Онор стояла к нему спиной. Когда она повернулась к нему, он увидел, что глаза ее подозрительно блестят, а сама она хмурится.

– Я принес грязную посуду.

– Я бы и сама за ней пришла.

– Мне все равно надо починить ножку кровати.

– Ничего страшного, выдержит и так.

– Я починю.

– Нет. – Она вздохнула. – Спасибо, что принесли посуду. Поставьте ее вон в то ведро.

Джейс сдвинул брови, проделывая это. Ему показалось, что Онор выглядит слишком молодо в вылинявшем синем платье, свободно болтавшемся на ее изящной фигуре, ее волосы были небрежно зачесаны наверх, а пряди спадали на лицо. Онор опустила плечи, и у нее был такой вид, будто она держит на них груз всего мира. Она подняла ко лбу усталую руку, ее губы дрожали, противореча холодному, безучастному выражению лица – той маске, под которой скрывались бурные эмоции, и при виде этого у него заныло сердце. Он знал этот прием, потому что использовал тот же способ защиты, когда тюремная жизнь становилась невыносимой. Он был большим специалистом в этом вопросе.