Чудо в аббатстве - Виктория Холт Страница 12

— Что он и сделал, отец.

— И взял себе Анну Болейн.

— Почему мы не можем об этом забыть! — воскликнула я. — Если король согрешил, то он и будет призван к ответу.

Отец улыбнулся:

— Ты помнишь, дитя мое, как когда-то однажды мы с тобой видели плывших на барке по реке великого кардинала рядом с королем?

— Я никогда не забуду этого. Думаю, с того времени я впервые стала замечать кое-что в жизни.

— И я сказал тебе… что я сказал тебе? Ты помнишь?

— Ты сказал: «Мы не одни в этом мире. Несчастье одного — это несчастье всех нас».

— Какой же ты умный ребенок! О, Дамаск, я буду рад увидеть, как ты станешь женщиной… если я доживу до этого.

— Пожалуйста, не говори так. Конечно, ты будешь жить долго и увидишь, как я превращусь в женщину. Ведь я уже почти достигла этого возраста, и мы всегда будем вместе.

— И однажды ты выйдешь замуж.

— И ты думаешь, что это разлучит меня с отцом? Любой мужчина, который пожелает разлучить нас, не заслужит моего расположения.

Он засмеялся:

— Этот дом и все, чем я владею, останется тебе и твоим детям.

— Но он будет твоим много, много лет, — настаивала я.

— Дамаск, имей в виду: мы живем в тревожное время. Король устал от одной жены, захотел другую. Это может коснуться и нас, Дамаск. Я хочу, чтобы ты была готова. — Он сжал мою руку. — Ты такой маленький мудрец, что я забываю, что ты еще ребенок. Я говорю с тобой, будто передо мной брат Иоан или брат Яков. А ведь ты совсем еще дитя.

— Кейт постоянно напоминает мне об этом.

— Ах, Кейт. У нее нет твоего здравого смысла. Но нельзя же ожидать, чтобы в одной семье было два таким умных человека.

— Ты пристрастный родитель, — сказала я.

— Признаюсь, — ответил он. И продолжил:

— Сегодня Святую деву из Кента отвезут в Тай-бери. Там ее казнят.

— Только за пророчество?

— За предсказание того, чего король не хочет, чтобы ему предвещали. — Он вздрогнул и продолжил:

— Хватит говорить о смерти. Пойдем, посмотрим, как поживают мускусные розы твоей матери.

* * *

Дева из Кента была мертва. На эшафоте она признала свою вину.

— Я бедная необразованная деревенская девушка, — сказала она. — Меня незаслуженно расхвалили ученые люди. Они заставили меня притворяться, будто меня посещали откровения, которые толковали в свою пользу.

Среди ученых людей, которые поддерживали ее, были сэр Томас Мор и епископ Фишер.

* * *

Поскольку я была еще слишком мала, я плохо и только временами сознавала ту напряженную обстановку, которая окружала меня. В то время я не могла даже допустить, что мир вне нашего дома мог иметь для нас большое значение. Со времени коронации новой королевы прошло всего несколько месяцев, но отец мой очень постарел за это время. Раньше он часто ездил вверх по реке, чтобы посетить сэра Томаса Мора, очень известного джентльмена. До своей отставки он был лордом-канцлером, заняв место великого кардинала. У отца было много общего с сэром Томасом, жизни их были схожи: оба были юристами, оба хотели стать монахами, а вместо этого выбрали семейную жизнь. Дом сэра Томаса не отличался от нашего, но его дети были уже взрослыми и хозяйство у них было большое, потому что его потомство имело уже свои семьи, которые составляли часть общей семьи. Раньше это была веселое семейство; сэр Томас, несмотря на ученость, любил шутку, но теперь все изменилось. Казалось, все они ждут чего-то ужасного. Нехорошее предчувствие вкралось и в наш дом.

Я старалась избавиться от мрачных мыслей, но сомневаюсь, сознавала ли Кейт надвигающуюся беду. Она могла поднять целую бурю перед Кезаей по поводу того, как выстирано платье, куда подевалась любимая лента, и это, казалось, значило для нее больше, чем любое другое. Она отличалась настойчивостью, а я так привыкла следовать за ней, что начала уже чувствовать, как она. Я вдруг обнаружила в себе способность игнорировать то, что было неприятно мне (несомненно, я унаследовала это от матушки), так что я пыталась не замечать растущее напряжение и уверить себя, что все в порядке.

Саймон Кейсман теперь жил у нас. Отец говорил, что он чрезвычайно умный молодой человек и добьется успеха. Он проявил себя в деле моего отца и, казалось, старался втереться в нашу семью. Он был очень почтителен к отцу и за обедом обычно смиренно произносил: «Как вы думаете, сэр?..», — а потом продолжал обсуждать какой-нибудь пункт закона, совершенно непонятный всем остальным. Саймон высказывал свою точку зрения и, если отец не соглашался, немедленно извинялся, что вообще-то он ведь только ученик. Отец немного журил его и говорил, что если он не согласен, это еще не значит, что Саймон не прав. Каждый человек должен иметь свое мнение, и так далее и тому подобное; я видела, что Саймон очень нравится отцу. «Он самый умный из тех молодых людей, которые проходили у меня практику», — обычно говорил он.

Потом Саймон постарался стать полезным матушке.

Он очень быстро узнал названия цветов и как лучше за ними ухаживать. Матушка была в восторге от него, и часто я видела, как он несет ей корзину, а она ходит по саду, срезая цветы.

Часто я ловила на себе его задумчивый взгляд, и он даже пытался выяснить, что любила я, пытаясь обсуждать со мной греческих философов, так как у меня была репутация довольно образованного человека, в основном потому, что на занятиях я была намного способнее Кейт или Руперта, что совсем не значило, что я действительно достигла очень большой степени учености; еще он говорил со мной о лошадях, потому что я любила ездить верхом.

С Рупертом он мог свободно и со знанием дела говорить о фермерстве и животноводстве; к Кейт он всегда относился со смесью почтения и дерзости, которую она провоцировала и ожидала от большинства мужчин.

Фактически он затрачивал массу усилий, чтобы не вызвать неудовольствия и ужиться со всеми. В тот год длинные летние вечера проходили приятно. Мы собирали цветы, ездили верхом, и на Иванов день мы встали рано, чтобы увидеть восход солнца; мы устраивали пикники, косили сено, всегда делая из этого своего рода ритуал, собирали урожай, а когда урожай был собран, повесили снопы на стены кухни, чтобы они висели там до следующего года. Потом мы собирали фрукты, орехи и складывали их. Уже поздно вечером мы играли в игры у камина. Искали спрятанные сокровища вокруг дома, играли в шарады, в которых обычно выигрывала я, к большой досаде Кейт.

В то лето я увидела Мадонну, украшенную драгоценностями. Мы не имели права видеть ее, и я уверена, Бруно никогда не взял бы нас в часовню, если бы Кейт не сыграла в этом роль искусительницы.

Мы прошли через потайную дверь, Бруно уже поджидал нас. Я думаю, что он ждал этих встреч, как и мы. Наверное, поднялся бы ужасный шум, если бы стало известно, что мы ступаем на землю Аббатства, и там встречаемся с Бруно. И это делало наши встречи такими волнующими. Бруно очаровал нас обеих: мы не могли забыть таинственности его рождения. По этой причине он внушал мне благоговение, и Кейт тоже. Я знала, что она ни за что в этом не признается и, чтобы обмануть в этом себя, постоянно пытается впутать его во что-нибудь нехорошее. Однажды она сказала мне, что хорошо понимает, что чувствовал дьявол, когда пытался заставить Христа кинуться со скалы, чтобы доказать свою святость, потому что ей всегда хотелось заставить Бруно сделать что-нибудь подобное. «Во мне, наверное, сидит частица дьявола», — сказала она; и я уверяла ее, что в этом она совершенно права.