Лили и море - Катрин Пулэн Страница 12

Высокий худой парень сидит у моря, он отсутствовал при представлении у шкипера. Его длинные конечности расслабленно висят с каждой стороны кресла. Черты его лица бледны, у него усталый вид, небольшая и шероховатая челюсть, открытый рот, грустные глаза и совершенно отсутствующий взгляд.

— Ты не скучаешь? — спрашиваю я.

Его бесцветные глаза оживляются. Он поворачивается ко мне. Улыбается кисло-сладко, проводит рукой по лбу, длинные пальцы, утонченность которых меня поражает.

— У тебя руки пианиста.

— Ох… Лили, — вздыхает он.

И больше нечего сказать. Время опять пошло.

«Пегги», метеорологическая морская сводка погоды, не объявила о затишье. Сильный штормовой ветер, усилится в течение дня, что может привести к буре. Зеленоватые волны яркими пенными брызгами разбиваются о борт «Мятежного». Прихлебывать кофе из чашки опасно, готовить почти невозможно. Саймон тем не менее пытается разогреть на плите рис, но, хотя он старается делать это аккуратно, все равно вода расплескивается, газ гаснет.

— Это все может нас взорвать, — недовольным тоном говорит Джуд, который пришел, чтобы сменить его.

Джона укачало, и он часто спит. Луис ворчит:

— Он хоть что-то делает! Не правда ли, братан?

И Джезус улыбается. Джесс смотрит злобно на высокого тощего парня после инцидента с потерянными лесками.

— Плохая кровь, — объясняет Дэйв, почему он мерзнет.

У него лихорадка и кашель, кроме того, он никогда не смеется. Саймон стоически поддерживает мужчин. Джезус остается верным самому себе. Мы по-прежнему бросаем друг на друга взгляды за столом, уже поздно и холодно.

— Ты становишься хорошей, — сказал он мне однажды. — Ты начинаешь все понимать. И быстро.

Шкипер берет меня только в редких случаях. Возможно, мужчины меньше плачут. У меня нет времени думать о Маноск-ли-Куто. К тому же, я о нем и не вспоминаю. Но эта актуальность еще не ослабла, несмотря на все произошедшее во время рыбной ловли. Страх вовсе не привел нас, Саймона и меня, к панике, той панике, что охватила разгневанных мужчин, когда все бушевало на борту судна.

В течение двух дней рыбная ловля была очень удачной, а затем удача снова отворачивается от нас. Дважды лески рвутся о каменистое дно. И рвутся они с обеих концов. Это тяжелый удар. Йан потерял всякую свою надменность. Что-то новое появилось в его глазах. Мужчины ничего не сказали. Без единого слова мы принялись делать наживку на омываемой волнами палубе.

Я спрашиваю Джезуса вполголоса:

— Но почему это столь ужасно?

— Мы должны будем возместить стоимость лески судовладельцу, а это достаточно много денег с нашей стороны. Со всей той работой, которая была проделана на берегу, чтобы привести в порядок лески… Три недели, именно столько времени? Если мы будем продолжать терять оборудование, тогда мы же будем должны и деньги за корабль. И ты, кроме того, собираешься получить только половину доли.

— Итак, я возвращусь к тому, чтобы рыбачить! — говорю я, повышая голос.

Шкипер кричит из рубки управления кораблем. Пришло время делать поворот. На этот раз все прошло удачно. Леска снова поднимается без осложнений. Люди отдыхают. Они осмеливаются на некий смешок, что, однако, говорит об их нервозности. Наклонившись над волнами, положа руку на рычаг управления, Йан крепко фиксирует леску. И вновь я погружаю свой нож в белые животы. Гладкое вытянутое тельце одно мгновение сопротивляется, затем уступает. Лезвие сразу углубляется — моментально брызжет кровь и попадает прямо на стол. Она течет по палубе в стоки, ярко-красные от крови. Мы — убийцы морей, я думаю, наемники океана, и мы несем на себе цвет крови. Лицо и смолистые волосы в крови, я режу это бледное тело. Иногда попадается икра. Я надкусываю икринки. Они напоминают красные янтарные бусы, я перебираю их во рту, словно прозрачные фрукты, чтобы одолеть свою жажду.

Я не увидела небольшой трески, которая проскользнула между стальными ограждениями для рыбы, я снимаю ее с крючка, который должен был ее задержать. Я плачу, когда она попадает в ожив поворотного механизма. Мой голос теряется в шуме двигателей, свисте ветра, набегающих на корабль волн. Я кричу до хрипоты, но напрасно. Дэйв поднимает голову. Шкипер быстро поднимает рычаг. Остановка гидравлики. Джуд извлекает останки трески. Она была ранена во время шторма.

— Лили! Ну какого хрена ты делаешь? Почему ты ничего не сказала?

— Но я сказала! Я плакала… Никто не слышал.

— Никто и никогда тебя не слышит, во всяком случае, никто ничего не понимает из того, что ты говоришь!

Двигатель запускается снова. У меня жжение в горле, колотится сердце. Я больше ни за что не выпущу крючковую снасть из зоны своего внимания, буду готова опустить чугунный клапан, если рыба проходит между стойками. Я меняю бак, как только крючковая снасть возвращается на борт, распутываю следующую снасть, уношу ее на другой конец палубы. Я больше не падаю. Я возвращаюсь к разделочному столу, не теряя ни минуты. Молодая треска проходит между ограждениями, в тот момент как я меняла чан. Снова она попадает в блок. Снасть наматывается на крючок, опасно натягивается, другие крючки лопаются и отлетают в другой конец палубы. Я кричу, Джуд кричит громче, Йан останавливает все. Я бегу, чтобы освободить леску, попавшая в механизм рыба падает.

— Лили, черт побери, Лили, ты спишь?

— Я могла же не увидеть, — бормочу я. Освобождаю крючковую снасть.

— Если ты не способна выполнять работу, то тебе нечего здесь делать! — Он продолжает кричать на меня, прежде чем повторно включить скорость.

Я опускаю голову. У меня совершенно удрученный вид. Я ловлю и вскрываю треску. Моя нижняя губа дрожит, я ее жутко кусаю. Гнев и возмущение охватывают меня. Я не хочу больше видеть кровь рыб и всех этих слабоумных людей, которые заняли мое спальное место. Они насмехаются надо мной, они кричат — и тогда я дрожу. Я не хочу больше ни убивать, ни пугаться. Я хочу быть свободной, снова бежать к докам, чтобы вовремя уехать на мыс Барроу… Я не увидела, как ко мне прибыла ярко-красная рыба, как спинной плавник, торчащие шипы, развернутые как крылья, очутились в моей руке. Дэйв не открыл вовремя трюм. Обжигающая боль, возможно, что это было наказание из-за моего бунта. Слезы брызгают из глаз по-настоящему. Я тут же снимаю свои перчатки, острые плавники врезались в мой палец. Я извлекаю три шипа из глубоких ран, еще один шип протыкает мою кисть насквозь. Я извлекаю его зубами. Красивая рыба покоится с открытым горлом. Джезус делает знак шкиперу. Жестом руки мне показывают на кают-компанию.

— Необходимо продезинфицировать рану… Я тебе говорил, что в этих самых плавниках содержится яд, — шепчет Джезус, который, кажется, чувствует мою боль.

Я покидаю палубу, сгорая от стыда. Когда я снимаю свой непромокаемый плащ, мне кажется, что руку парализовало. Я сижу на скамейке в кают-компании. Я наклоняюсь, закрываю глаза. Боль приходит рывками, снова поднимается горячими волнами от ладони к плечу. Мое сердце колотится, я практически теряю сознание. Я медленно раскачиваюсь, как будто мне необходимо раскачиваться. Мужчины на палубе уже несколько часов, мне надо бы к ним присоединиться. Я встаю. Я промываю рану. У меня кружится голова. Боюсь упасть в обморок. Я поднимаюсь на верхнюю палубу, быстро прошмыгиваю мимо рубки, чтобы никто не увидел меня. Небо разверзлось. Бледное солнце сияет на гребне волны. Я зажигаю сигарету, у меня это занимает много времени. Я немного плачу, это даже хорошо. Мужчины рыбачат. Я должна быть с ними. Они не поняли, почему я ушла. Джуд, должно быть, в ярости. Хуже того, он скорее всего меня презирает. Вот таковы все женщины, наверное, думает он. Конечно, мы должны игнорировать боль. В частности, боль, которую я ощущаю. Но все-таки… К тому же, я скорее всего умру, потому что рыба эта ядовита… Океан тянется бесконечно. С палубы доносится грохот — громыхают на полках из алюминия и ударяются друг о дружку чаны, слышен шум, кроме того слышны обрывки разговоров. Я курю сигарету на солнце. А когда умираешь, долго ли это длится? Я шмыгаю носом и сморкаюсь между двумя пальцами. Как печально, думаю я, смотрю на небо, на море, как жаль умирать. Но, без сомнения, это нормально, это все равно как отправиться одной далеко-далеко к Большому Северу, или, как там его называют, The Last Frontier ^[9]. И преодолеть этот рубеж, найти свой корабль и вновь оказаться радостно путешествующей по океану, думать об этом днем и ночью, почти не спать, исключительно в своем углу грязного пола. Познавать дни и ночи, красивые рассветы, отказываясь от своего прошлого, продать там свою душу, наконец. Да, решившись пересечь эту границу, этот рубеж, все это, чтобы в конце-то концов начти там свою смерть, выловить очень красивую и очень красную рыбу, из моря и крови, которая бросилась мне в руки словно полыхающая стрела. Я снова вижу свой отъезд, путешествие через пустыню в автобусе-экспрессе, себя, одетую в небесно-голубую куртку с капюшоном, в облаках пуха вокруг. Именно поэтому я и уехала, из-за обретения этой самой силы, которая и дает мне отвагу — победить собственную смерть. Я снова вижу Маноск-ли-Куто, то место, где я не умру, загнанная наконец в темную комнату. Я больше не плачу. Я спускаюсь в кают-компанию. Моя рука стала совсем ватной. Снова я чувствую себя виноватой, видя, как люди суетятся на палубе. Я съеживаюсь в этом узком проходе. Здесь темно и тепло. Я прижимаю руку к животу.