Ожерелье из разбитых сердец - Светлана Лубенец Страница 12

– Да, я тоже не знаю, как это назвать. Понимаете, он обеим внушил какую-то запредельную любовь. Они обе решились на ребенка.

– Вы хотите сказать...

– Да, они умерли беременными... обе... Мама говорила, что они с Наташей даже обсуждали этот вопрос, представляете! Им казалось, что их общий возлюбленный просто не может выбрать из них одну, потому что они очень похожи: только одна моложе и свежее, а другая старше, а потому опытнее в определенных вопросах. Наташа будто бы даже соглашалась пожертвовать собой, поскольку всегда любила мать... всегда хотела ей счастья. Она будто бы говорила, что еще может встретить другую любовь, а у матери это последний шанс. Мама, наоборот, утверждала, что готова отойти в сторону ради счастья дочери... В общем, трагедии ничего не предвещало. Они еще решали, как лучше поступить, кому рожать, кому не надо, как вдруг Наташа что-то узнала...

– Что?! – опять выдохнула я.

– Не знаю... – тяжело покачал головой Виктор. – Только с тех пор она страшно переменилась. Она стала предлагать матери срочно сделать аборт, чтобы не рожать сатаненка. Наташа будто бы так и сказала – сатаненка... В общем, мама испугалась, что у дочки на почве всех этих передряг что-то случилось с головой. Она решила, что надо вычеркнуть из своей жизни этого человека. Она особенно упирала на то, что из своей, не из Наташиной. Мама даже записалась на аборт в одну частную клинику, потому что срок был уже приличным... – Виктор замолчал, а я не могла проронить ни слова. И он снова начал: – Вы, наверно, удивляетесь, почему я с вами, незнакомой мне женщиной, так откровенен... Сам не знаю... Я пытаюсь все это еще раз переосмыслить, понять и... не могу. Ничего не понимаю... Остался без матери, без сестры, а эта... сволочь где-то живет припеваючи, соблазняет других женщин...

Я по-прежнему молчала. Виктор молчать не мог.

– Мама не успела пойти в эту клинику, потому что однажды, возвращаясь из магазина, увидела под своими окнами... – Рыжеволосый мужчина нервно сглотнул, но все-таки продолжил: – ... кучу народа, милицию, «Скорую помощь», которая никому не могла помочь... даже ей, маме... Наташа выбросилась с двенадцатого этажа на голый асфальт. Под окнами не было даже деревьев, чтобы как-то смягчить удар. А мама... Она хотела додержаться хотя бы до девяти дней со дня смерти дочери, но не смогла. Она позвонила мне и сказала, что больше не может терпеть. Изо всех сил старалась, но не может... Я уговаривал ее подождать меня и ничего не предпринимать, но пока добрался до Питера из пригорода... В общем, она была уже мертва, когда я приехал... Отравилась какими-то препаратами. Она была химиком, профессионалом в этом смысле...

– Может быть, не надо было оставлять ее одну? – прошептала я.

– Я и не оставлял. Я все время был рядом. Поехал домой на несколько часов... У меня, понимаете ли, семья, две маленькие дочки-близняшки... Я скучал... Не знал, что так получится, верите? Как там говорят: в одну и ту же воронку второй снаряд не попадает... а в нашу семью попал... вот ведь какая штука получилась.

За этим кошмарным разговором мы незаметно добрались до выхода с кладбища.

– Вас подвезти? – спросил Виктор. – Я на машине.

– Нет-нет, – поспешила отказаться я. – Я прекрасно доберусь на городском транспорте. Вам далеко ехать...

– И то верно... – согласился он. – Я теперь и свою собственную семью боюсь оставлять надолго. Прямо мерещится: приеду, а там все...

– Зачем же вы сегодня приезжали? Если ради меня...

– Не ради вас, уж извините, – покачал головой он. – Дела у меня были тут, в кладбищенской администрации. А Наташин ноутбук я себе домой забрал. Имею право. Она моя сестра. Вот ваше письмо и прочитал... Еще раз простите...

– Ну что вы... – промямлила я, скомканно попрощалась и поспешила к троллейбусной остановке. Такси на сегодня хватит.

Всю дорогу до дома меня не покидало ощущение, что где-то я уже слышала эту историю. Мать и дочь влюблены в одного и того же мужчину и не враждуют по этому поводу... Может, в газетах писали? Нет, откуда газетам знать, что Наташа с матерью до такой степени любили друг друга? А что? Желтая пресса на то и желтая, что их корреспонденты без мыла влезут в любое место. Может быть, разнюхали про двойное самоубийство и выпотрошили Виктора. У него душа так болит, что он просто не в силах молчать. А я, наверное, прочитала это. Вообще-то я не покупаю желтых газет, но иногда все-таки случается прочесть: сунут в почтовый ящик, а я и разверну за обедом... Там такое бывает понаписано... Волосы шевелятся... Обычно я не верю россказням этих газетенок, но эта история...

Впрочем... что-то я, как покойная Наташа, стала злоупотреблять этом словом... В общем, я не о том думаю. Если из-за Феликса эти две женщины погубили себя, то... И что же «то»? Я его разлюблю? Или уже разлюбила?

Я прислушалась к себе. Нет. Не разлюбила. Эта мрачная история существует отдельно от меня. Отдельно от Феликса, потому что уже в прошлом. Что бы ни случалось с ним до нашей встречи, не может иметь существенного значения, потому что любовь ко мне сделала его выше этого прошлого. Он очистился любовью ко мне. У него ничего не могло получиться ни с этими женщинами и ни с какими другими, потому что на его пути должна была встретиться я. Мы предназначены друг для друга. А если у Наташи с матерью оказалась такая слабая психика, то это не вина Феликса. Да и вообще: не верю я, чтобы он сразу с двумя. Наверняка была какая-то последовательность. Сначала он познакомился с Наташей. Она ему понравилась. Может быть, он даже хотел жениться, познакомился с ее матерью, как с будущей тещей, а эта будущая теща оказалась такой ярко-медной красавицей, что затмила Наташу... Разве такого не могло быть? А Виктор – что он, действительно, знает? Только то, что захотела сказать мать, и только в том виде, в каком захотела все представить.

Какой кошмар... Неужели влюбленные женщины вот так же оправдывают убийц, маньяков, террористов и кровавых диктаторов? Но Феликс не кровавый диктатор. Он – мой любимый. Тут впору снова употребить это пресловутое «впрочем»: впрочем, он ни разу не говорил мне о любви. Я считала, что при таком ярком ее проявлении все слова излишни. Может быть, потребовать наконец слов?

* * *

Уже в воскресенье мы обедали с Феликсом в ресторанчике «Рахат-лукум», выдержанном в сказочном восточном стиле.

– Почему ты сегодня так пристально в меня вглядываешься? – спросил Феликс, отправляя в рот обсыпанный сахарной пудрой и очень приличный по размерам кусок того самого рахат-лукума, именем которого был назван ресторан.

Признаюсь, искушение рассказать ему о вчерашнем посещении еще свежих могил Наташи и ее матери было слишком сильным. Вслед за Феликсом я затолкала себе в рот кусочек восточного лакомства, чтобы промолчать о трагической гибели родственниц несчастного Виктора. Еще не время. Я решила начать распутывать эту историю с другого конца.

– Ты мне нравишься, – сказала я, тщательно прожевав вязкий лукум и сдув с пальцев сладкую пудру.

– Ты мне тоже, – сказал он, улыбаясь, и глаза его опять закипели горячей шоколадной пенкой.