Сердце огненного острова - Николь Фосселер Страница 12

Ярость стихий улеглась. «Принцесса Амалия» бодро плясала на волнах, омывавших ее корпус. С грубоватой лаской, словно извиняясь за свое недавнее буйство, ветер теребил подол юбки Якобины и полы распахнутого жакета. Лишь когда из строгой прически выпала прядь, Якобина спохватилась, что забыла надеть шляпку. Возвращаться из-за этого в каюту не стоило – никто, кроме нее, не выйдет на палубу в такой ранний час, а утреннее солнце было еще бледным и слабым. Якобина недовольно поморщилась, сердясь на себя за такую небрежность, вышла из-под маркизы, но через пару шагов замерла.

На фоне светлого неба вырисовывалась женская фигурка. Наклонившись вперед, Флортье стояла у рейлинга, положив на него руки, а на них – щеку; ее приподнятая попка шевелилась из стороны в сторону, и подол платья, голубой как море, с ярко-красной каймой покачивался в такт. Словно танцуя, она ритмично ставила ноги то на пятку, то на носок. Ее волосы, рассыпанные по спине и плечам, шевелились от ветра, словно жили собственной жизнью. Потом Флортье выпрямилась, оперлась на рейлинг, встала обеими ногами на нижнюю перекладину и потянулась к небу, словно хотела улететь в него.

Якобина попятилась на цыпочках назад, замерла, но не смогла заставить себя подойти к Флортье. Благодатная близость, накануне казавшаяся такой естественной, теперь вспоминалась почти как болезненный бред. Не зная, что делать, Якобина нерешительно переминалась с ноги на ногу.

Флортье повернула голову; волосы ожили на ее плечах.

– Якобина! – воскликнула она; голос радостно взмыл ввысь. Ее лицо, золотистое от солнечных лучей, озарилось улыбкой, в глазах зажглись искорки. – Доброе утро!

Сердце Якобины учащенно забилось. Она смущенно подошла к рейлингу.

– Доброе утро! – тихо ответила она.

– Как хорошо, что ты поправилась! – Флортье лихо соскочила на палубу и убрала с лица упавшую прядь. – Хотя ты еще чуточку бледная!.. Но уже все нормально, да? – Она ласково погладила Якобину по руке.

Якобина кивнула и с опаской посмотрела на волнистую поверхность моря.

– Я… мне хочется тебя поблагодарить. За то, что ты вчера… ну… – неуверенно проговорила она.

Флортье закусила нижнюю губу и сдержанно улыбнулась, но было видно, что она обрадовалась.

– Я делала это от души! – Опустив голову, она тихо добавила: – Мы ведь подруги. Или нет? – Она прямо посмотрела на Якобину, и в ее глазах читалась невысказанная мольба.

Якобина отвела взор и стала тщательно расправлять указательным пальцем складку на блузке, а сама в это время подыскивала нужные слова.

– Видишь ли, Флортье, дело в том… ну… я… боюсь, что я не очень-то умею дружить. – Она плотно сжала губы.

Флортье тихонько и лукаво засмеялась.

– Боюсь, что и я тоже не умею!

Якобина вопросительно подняла брови. В ее представлении Флортье была одной из тех симпатичных девушек, у которых всегда много подруг. Они шептались, хихикали, носили красивые платья, светились жизнерадостностью, жили без забот, легко и весело, словно прекрасные бабочки.

Лицо Флортье посерьезнело, точеный подбородок вздернулся кверху, вокруг рта и на лбу залегли складки.

– У нас дома… – Она помолчала, а когда продолжила, ее голос звучал глухо. – У нас кое-что было не так, как у всех. Во всяком случае, не так, как считали правильным добропорядочные жители Леувардена.

– Красное платье? – спросила Якобина. Сама она в детстве и маленькие девочки на улицах Амстердама, а также Катье, Тресье и Лейсье тут, на пароходе, все они носили платья неяркой расцветки – темно-голубые, серые, коричневые и черные; ну, в лучшем случае, белые.

Уголки губ Флортье поднялись кверху, скорее, от горечи, чем от удовольствия. Она кивнула.

– Красное платьице. Бирюзовое. Ярко-зеленое. На мне всегда были не те наряды. Да и в остальном… – С тяжелым вздохом она постучала ладонями по рейлингу.

Горожане Леувардена не уставали сплетничать о Клаасе Дреессене, щеголеватом галантерейщике, который проездом через город посватался к местной девице, с ходу женился и на деньги тестя открыл лавку. Клаас рядил свою дочку в немыслимые платья, избаловал ее, потому что все время твердил, что она особенная, необыкновенная. Он лелеял грандиозные планы о большой лавке и элегантной жизни в Амстердаме.

– Во всяком случае, – вся напрягшись, продолжала Флортье, – озабоченные мамаши считали, что их девочки не должны играть с дочкой Клааса Дреессена. Кто знает, чего они наберутся от нее! – В ее глазах сверкнула обида. – Но что примечательно – кружева, пряжу и пуговицы в нашей лавке они покупали охотно. – Ее радужные оболочки потемнели, а взгляд скользнул в пустоту.

Она снова увидела себя во дворе школы в первый день после летних каникул. На ней было красивое, новое платье из блестящей зеленой ткани, а в темных волосах – такой же бант. У ее ног стоял ранец, а в руках она держала раскрытую коробку шоколада. Она с улыбкой протягивала шоколад другим девочкам, которые собрались под липой и смотрели на нее – кто с любопытством, а кто и враждебно. Некоторые из них подросли за лето, другие так и остались миниатюрными, худенькими или упитанными. Все были в одинаковых темно-синих платьицах, белых фартуках и толстых черных чулках; льняные или светло-русые волосы заплетены в две косы. Одна рослая девочка резко повернулась, так, что ее косички взлетели в воздух, и пошла через двор к школьным дверям; за ней последовали остальные. Площадка под липой опустела. Прозвенел школьный колокол, возвещая о начале урока, затихли гул голосов и топот ног, наступила тишина. Не в силах пошевелиться, Флортье так и осталась стоять с застывшей на лице улыбкой, из ее глаз текли слезы.

Якобина удрученно смотрела на увлажнившиеся глаза Флортье. Она почувствовала себя беспомощной и вспомнила собственные горести.

– Я очень сочувствую тебе, – прошептала она и сама поняла, как беспомощно прозвучали эти слова. Флортье кивнула, твердо сжав губы.

– Бывает и намного хуже, – выдавила она из себя и рассеянно провела пальцем по рейлингу. Казалось, она боролась с собой и хотела добавить что-то еще; потом передумала и с веселой улыбкой вскинула голову. – Ты ведь страшно голодная!

– Н-ничего, – ответила Якобина, озадаченная такой резкой сменой настроения. Ее желудок пока еще не восстановился после жестоких испытаний. Накануне она с помощью Флортье выпила чашку чая, немного светлого бульона, да сгрызла одну галету. Теперь желудок громко заурчал, и Якобина, покраснев от смущения, прижала к животу руку, заставляя его замолчать.

– Тогда пойдем завтракать! – Флортье решительно направилась к кают-компании, но Якобина медлила.

– Я не знаю, надо ли мне…

– Конечно, надо! Тебе необходимо восстанавливать силы! – Она засмеялась и потянула Якобину за руку.

На этот раз Якобина с готовностью подчинилась, ощущая радостное щекотание где-то под ложечкой, возле пустого желудка.

Вечерние сумерки лавандовой дымкой проплыли над портом Коломбо и быстро утратили цвет. Вспыхнули первые огни, постепенно лишая город глубины. Он превратился в картонный макет из книжки сказок. Но хотя наступившая темнота не позволяла видеть остров Цейлон, все равно чувствовалось, какой он зеленый: по тропической влажности и жаре, которые в порту соединялись с соленой свежестью моря, по витавшим в воздухе пряным ароматам. До парохода доносились скрип колес, стук конских копыт и все прочие звуки огромного города, гомон тысяч голосов, шаги, а иногда и обрывки фраз на чужом языке.