Ангелочек - Мари-Бернадетт Дюпюи Страница 12

Огюстен Лубе встал, чтобы достать сыр из шкафа. Затем отрезал два ломтя хлеба.

— Что-то смущает меня в истории твоей клиентки, этой распутной женщины, — сказал он. — Если ты увезла только что родившегося ребенка, значит, его не крестили?

— Полагаю, что этим занималась его бабушка, папа. Ведь ему было уже три дня!

— В таком случае, неужели ты думаешь, что кюре ни о чем не догадался, не понял, чей это ребенок? Дочь моя, ты должна была спросить об этом. Лучше окрестить ребенка дважды, чем ни разу. Хочу напомнить тебе, что повитуха имеет право сама крестить новорожденных.

— Только в том случае, если они находятся в смертельной опасности, папа, — возразила Анжелина.

Она без аппетита съела сухой, пересоленный кусок овечьего сыра. Огюстен налил ей стакан вина.

— Выпей, это придаст тебе бодрости, малышка, — сказал он. — Мне не нравится, что ты такая бледная. Можно подумать, что тебе пускали кровь.

Анжелина пожала плечами. Она действительно плохо себя чувствовала. Хотя в камине горел огонь, молодой женщине было холодно. Сапожник экономил дрова и даже зимой никогда не клал в камин больше двух поленьев. И только в черном чугунке, висевшем над очагом, всегда была горячая вода для хозяйственных нужд.

— Я наелась, папа. Хочу поскорее лечь спать. Пойдем посмотрим на мою овчарку.

— Просто на овчарку, — поправил дочь сапожник, вставая.

Он тайком положил в карман куртки кусок хлеба и корку сыра. Анжелина заметила это, но ничего не сказала. Они молча направились к двери. Огюстен взял лампу. Ее света было достаточно, чтобы пересечь двор, поросший травой, так как плиты лежали только вдоль строений.

Молодая женщина огляделась. У северо-западной стены росла старая слива. Эта стена была частью крепостных укреплений, возвышавшихся со стороны долины Сала. Слева от дерева находилась рига, чуть дальше, около ниши, — конюшня. Двойная дверь из широких досок, выцветших от дождей и солнца, выходила на улицу Мобек. Семье Лубе не надо было опасаться, что к ним во двор проникнут незваные гости или разбойники.

— У нас маленький домик, — часто говорила Анжелина родителям.

Они, смеясь, отвечали, что у них действительно скромный домик, который не может сравниться с величественными домами буржуа на площади с фонтаном или с мануарием Лезажей. Зато такое расположение дома и хозяйственных построек, которые достались Огюстену по наследству, не часто встретишь в Сен-Лизье, где большинство домов не имели сада или двора и выходили прямо на улицу.

— Уверяю тебя, папа, это действительно хорошая собака, — говорила Анжелина, открывая конюшню.

Огюстен повесил лампу на гвоздь и сразу же увидел белую массу, лежавшую на соломе. Казалось, овчарка спала. Однако она тут же вскочила, но, увидев Анжелину, неистово завиляла хвостом. Ослица, повернув голову, тоже удостоила вошедших взглядом.

— Да она огромная! — воскликнул сапожник. — Эта собака наверняка принадлежит кому-нибудь из Бьера или окрестностей. Я видел овчарок на пастбищах. Они крупные, крепкие, поджарые. Эту собаку хорошо кормили. А может, она сама добывала себе еду, убивая овец. Я не хочу, чтобы она оставалась у нас, дочь моя. Она навлечет на нас неприятности.

— А я уже выбирала собаке имя, — вздохнула Анжелина. — Папа, прошу тебя, дай ей шанс. Пусть поживет у нас неделю, а если все пойдет плохо, я отвезу ее обратно в Бьер. Я обещала дамам Сютра приехать. У них есть заказ для меня… надо вышить простыни.

— Нет! — возразил отец. — Я сам отвезу этого зверя, пусть даже мне придется тащить его на веревке.

Огюстен взял дочь за руку и вместе с ней вышел. Он закрыл дверь и, не выпуская руки Анжелины, пошел через двор к дому. Девушка, готовая расплакаться от разочарования, вошла в кухню. Прежде чем подняться в свою комнату, она с горечью сказала:

— Отец, я никогда у тебя ничего не просила. Я даже себе платья шью из ткани, которую покупаю на ярмарках. А это дешевые остатки от отрезов. Мама согласилась бы оставить собаку, просто чтобы доставить мне удовольствие. Когда ты работаешь, мне так одиноко!

Обескураженный сапожник чуть слышно выругался. Он сел за стол, собираясь допить вино.

— Одну неделю и ни часом больше! — заявил он.

Анжелина наклонилась и поцеловала отца в щеку, туда, где заканчивалась его жесткая, курчавая борода.

— Спасибо, папа, — прошептала она ему на ухо. — Спокойной ночи.

Анжелина обрадовалась, что сможет провести с овчаркой несколько дней, и дала себе слово, что собака останется у них и потом.

«Я привязалась к этому животному, хотя оно и не заменит мне моего ребенка, — думала Анжелина, ложась в кровать. — Скажем так: собака была свидетельницей тех двух ночей, что я провела с Анри. Возможно, пес стал его крестным!»

Если бы в этот самый момент Огюстен Лубе слышал мысли дочери, то наверняка назвал бы ее еретичкой. Истинный католик, он всегда чувствовал, что его жена, а затем и дочь тайком исповедовали другую религию, искорененную много столетий назад. Даже знаменитая фамилия семьи Адриены — Бонзон — напоминала о секте альбигойцев, противостояние которых святой Римской Церкви ввергло Лангедок [7]в пучину кровопролитной войны. Эти люди, которых Папа Римский назвал еретиками, перевели Новый Завет на свой родной язык и буквально следовали учению Христа: благородные сеньоры раздавали свои богатства и земли беднякам и отправлялись бродить по дорогам Южной Франции, проповедуя свои взгляды. Высокопоставленное альбигойское духовенство называли «добрыми людьми». Они питались черным хлебом и миндальным молоком, считая другую пищу нечистой. Адриена, хорошо знавшая историю альбигойцев, часто рассказывала о трагической судьбе этих настоящих, по ее мнению, христиан, которых сжигали на кострах или живыми замуровывали в стенах, если они не отрекались от своей веры.

В детстве Анжелина любила слушать рассказы матери, которая, сама того не ведая, заронила в сознание дочери семена будущего бунта против Католической Церкви. Впрочем, это не помешало Анжелине окрестить своего сына под мрачными сводами пещеры Кер. Сосредоточившись, Анжелина торжественно произнесла ритуальные слова, которые знала наизусть, ведь за два последних года Адриене Лубе пришлось самой крестить четырех новорожденных. Единственным живым существом, присутствовавшим при крещении сына Анжелины, была собака.

«Я окропила своего малыша родниковой водой, а она намного чище воды в купели, — оправдывалась Анжелина, кутаясь в одеяло. — Мне не в чем себя упрекнуть. У него есть крыша над головой, молоко. А эти женщины будут его баюкать».

Анжелине вдруг захотелось плакать. Она принялась массировать живот, который все еще болел. Болели и набухшие, ставшие твердыми, груди.