Лючия, Лючия - Адриана Триджиани Страница 12

Мама берет тарелки с сушилки и протягивает их братьям. Орландо накладывает себе bracciole.

— Невероятно, что ты потратила такое превосходное мясо на этих Де Мартино, — ворчит он. Орландо высокий и худой, хотя ест больше всех. У него интеллигентное треугольной формы лицо, красивые темные глаза, и он очень добрый.

— Де Мартино вернется, — уверяет Роберто.

— Я так не думаю, — тихо говорит папа.

— Ой, пап. Милые бранятся — только тешатся. Со всеми бывает, — подмигивая мне, улыбается Анджело.

— Если он не вернется, я рыдать не стану, — накладывая себе еду, говорит Эксодус. — Мужчины, они как рыба. Хочешь выйти замуж? Идешь туда, где много парней, забрасываешь удочку с какой-нибудь наживкой [12]и начинаешь вытягивать леску. Зачем возвращать Данте Де Мартино. Ты можешь поймать и получше.

— Он выгодная партия, — замечает ему мама.

— Нет-нет, это мы — выгодные в Гринвиче партии, — настаивает Эксодус. — Каждая местная девушка мечтает выйти за одного из нас замуж. И заешь, чем мы так хороши? Скажу тебе. Потому что у нашего папы есть «Гросерия» и этот дом, а еще все мы работаем. Это называется соблазнительный аромат денег. Их привлекает наше богатство. Они видят, как все чудесно обустроила мама, и в их головы закрадывается мысль: «Все это может принадлежать мне».

— Просто ты не доверяешь людям, — говорит ему Анджело.

— Вообще-то он прав. А тебе, — показывает Роберто своей вилкой на меня, — лучше смириться с этим.

— Сестренка, не слушай его. Мы в любовных делах не советчики. Никто до сих пор так и не женился, — вздыхает Анджело.

— Мама, ну почему я должна подчиняться? Ради чего? Оставить тебя, переехать к востоку на пятьдесят кварталов и делать для Клаудии Де Мартино все, что я делаю для тебя, с той лишь разницей, что я еще и вынуждена буду уволиться с работы. Какой в этом смысл?

— Тогда вообще не выходи замуж. Ради семьи мне тоже многим пришлось поступиться. Тебе хорошо известно, сколько у меня забот.

— Твоя жизнь действительно так трудна? — смотрит на маму папа.

— Нелегка, — смущенно отвечает мама.

— Радуйся, Лючия. Тебя освободили от такого тяжкого бремени. От жизни… похожей на нашу! — улыбается Анджело.

— По мне так и хорошо, если Лючия вообще не выйдет замуж. Мне нравится, как она стирает белье, — подмигивает мне Роберто.

Братья смеются.

— Знаете что? Это нисколько не смешно. Попробовали бы сами себе готовить и стирать, вам бы пошло на пользу.

— Ой, ну, это уж слишком. Мы ведь только хотим, чтобы ты была счастлива, Лю.

— Я не ваша собственность. Вы… да вы просто стая обезьян, по крайней мере, ведете себя не лучше. Все вам шуточки, да?

— Мама, кажется, проклятье Катерины все-таки существует, — бормочет Роберто.

— Замолчи! — шикает на него мама.

— О чем это ты говоришь? — спрашиваю его я. Потом смотрю на маму, испепеляющую взглядом Роберто. — Что за проклятье Катерины?

— Роберто. Язык твой — враг твой, — укоряет отец.

— Папа, о чем говорит Роберто?

— Ни о чем. Так, вздор. Забудь. — Мама отодвигает от себя тарелку и откидывается на спинку стула.

Эксодус ставит локти на стол:

— Кто-то проклял нашу сестренку? Это венецианец, как папа, или барезец, [13]как мама?

— Только барезцы знают, как управляться с таким оружием, — говорит Орландо.

Снова мои братья смеются. Я смотрю на папу:

— Почему ты мне ничего не рассказывал?

— Я не позволяла ему, — восклицает мама. — Иногда лучше быть в неведении, чтобы собственными мыслями не привлекать беду.

— Лучше уж знать, — возражаю я.

— Нет никакой необходимости. От секретов бывает много пользы. Помнишь мою тетю Николетту? У нее одна нога была короче другой. Какая была польза рассказывать об этом жениху до свадьбы. Это могло стать причиной их размолвки. А так они прожили вместе пятьдесят семь лет.

— Пусть, но я другая, мама. Я хочу знать.

— Какая тебе разница? Проклятье, оно и есть проклятье, — мама делает глоток вина из папиного бокала.

— Это все венецианцы, — начинает папа. — Много лет назад мы с моим братом Энцо жили в Годега ди Сант-Урбано — поместье между городом Тревисо и Венецией. Нам было около двадцати, и мы были фермерами. Наше поместье находилось в плодородной долине; весной и летом там можно было выращивать любые овощи. Но у нас была мечта. Мы собирали урожай кукурузы и отвозили его на открытый рынок в Тревисо. Отличный был рынок. Чем там только не торговали: овощами, фруктами, рыбой — всем, что душе угодно. Постепенно мы скопили денег и в 1907 году поехали в Америку. Мы хотели создать собственный рынок, наподобие того, что мы видели в Тревисо. Энцо и я были командой. Приехав в Америку, мы придумали имя нашему рынку. Переделали английское слово на итальянский манер, чтобы даже в названии чувствовалась Италия. «Гросерия». Потом в доме моей кузины я встретил вашу мать, а Энцо в Маленькой Италии [14]познакомился с девушкой по имени Катерина.

— Папа, мы знаем все про твоего брата. — Мне не хочется слушать папины истории о прошлом нашей семьи. — Мы знаем, что вот уже много лет вы даже не разговариваете. Мы знаем, что он фермер в Пенсильвании, но никогда не встречались ни с ним, ни с нашими двоюродными братьями и сестрами. И все потому, что вы никак не можете простить друг друга. Но какое это имеет отношение к проклятью?

— Мама и твоя тетя…

Мама громко возмущается:

— Не смей называть ее «тетей». Она не достойна называться нашей родственницей.

— Мама с Катериной не ладили.

— Пап, это слишком мягко сказано. Я помню, как они надрывались, пытаясь перекричать друг друга, — вставляет Роберто.

Папа продолжает:

— Нехорошо это было. Из-за этого мы с Энцо и поссорились, и уже не смогли восстановить былые братские отношения. Поэтому мы решили прекратить наше партнерство и бросить жребий. Монету. Победитель получал право выкупить «Гросерию» и этот дом, а проигравший должен был забрать деньги и покинуть Нью-Йорк.

Анджело хихикает:

— Кошмар, мы могли стать фермерами в Пенсильвании.

— Фермер — почетное занятие, — не соглашается с ним Эксодус.