И снова о любви - Лорейн Заго Розенталь Страница 12

Утром в воскресенье я упаковала дорожную сумку: пижаму, белье, таблетки от мигрени — на всякий случай. Мне предстояло провести день с Эвелин, потому что Патрик собирался на дежурство.

Идея принадлежала маме и Патрику, однако они заставили меня притвориться, что я додумалась до этого сама — не дай Бог Эвелин что-то заподозрит. Ей нужна моя помощь, и они знают, что для нее лучше.

После рождения Шейна они только это и обсуждали. То и дело шушукались по телефону, и никто, кроме меня, не замечал иронии ситуации. Казалось, все давно забыли времена, когда мать не выносила Патрика, и сцена, которую она закатила ему после того, как Эвелин «влипла», тоже благополучно стерлась из памяти.

В день, когда выяснилось, что Эвелин беременна, мать, забрав меня из школы, отправилась прямиком в пожарную часть, вызвала Патрика на улицу и принялась орать и ругаться на чем свет стоит. Она обзывала его хулиганом и подонком, и я вжалась в сиденье, когда она спросила, знает ли он, что такое презерватив. «Думать надо головой, Патрик, — отчитывала она его. — Головой, а не тем, что у тебя в штанах».

Теперь же они стали союзниками. Несколько раз отец бурчал на нее, просил не совать нос не в свое дело, но мать и слушать не желала: у Эвелин двое детей, что, если Патрик не выдержит ее дурного характера и уйдет? Развод погубит Эвелин, ведь у нее ни образования, ни работы…

— Ты зря беспокоишься, Нэнси, — сказал отец, сидя за рулем маминой машины. Мы ехали в Куинс, окна нараспашку — в середине сентября погода стояла теплая, — и мамины курчавые волосы развевались. — По-моему, Патрик без ума от нее.

Я тоже так думала. Надо очень любить, чтобы терпеть ее выходки.

Маму, похоже, этот довод не убедил: с недовольным лицом она выпустила через нос струю сигаретного дыма.

— Послушай, Том. Эвелин набрала лишний вес — и я ни разу ее не упрекнула. Мне и самой не мешало бы немного сбросить. Однако это сущая ерунда по сравнению с перепадами ее настроения… — Она покачала головой, затянулась и выпустила в окно серое облако. — Я считаю, у Патрика куча причин сбежать от нее.

Отец бросил взгляд на маму. Та, подставив лицо ветру, наслаждалась сигаретой. Я ждала, что он начнет спорить, но он не стал. Он никогда ей не перечил. Сейчас он сделал погромче радио — шла трансляция бейсбольного матча, — и пока мы не позвонили в дверь в доме Эвелин, родители больше не проронили ни звука.

У Эвелин явно выдался один из хороших дней. Она встретила нас в прихожей в сарафане, который все лишнее скрадывал, а что нужно — подчеркивал: удлинял ноги и делал тоньше талию. Бусики затерялись в ее роскошном декольте. Уложенные феном гладкие волосы удачно обрамляли лицо и оттеняли редкий цвет глаз.

В гостиной она накрыла для нас стол: чипсы и соус, запеченные в духовке фаршированные «ракушки», печенье из кондитерской «Миссис Филдз» и неаполитанское мороженое на бумажных тарелках.

— Знаю, ты любишь три вкуса сразу, папа, — сказала Эвелин, зачерпывая круглой ложкой ванильный, шоколадный и клубничный слой.

Она положила трехцветный шарик ему на тарелку и уселась, взяв Шейна на колени. Непонятно, откуда все эти мамины тревоги — вроде Эвелин в полном порядке. Она взглянула на меня, спросила, как дела в новой школе, и поинтересовалась:

— Мальчики симпатичные есть?

Не успела я и рта раскрыть, как мать, торопливо проглотив кусок шоколадного мороженого, ответила:

— Какие еще мальчики! Ариадна перешла в Холлистер, чтобы потом поступить в хороший колледж и чего-нибудь добиться в жизни.

Стало слышно, как тикают в кухне часы. Мать не моргнув глазом вновь принялась за мороженое. Она даже не заметила, что Эвелин переменилась в лице: подбородок напрягся, губы крепко сжались. Колледж, добиться чего-нибудь в жизни — все это, по мнению мамы, ее первая дочь упустила. «Какие еще мальчики!» — эту фразу мать твердила, когда Эвелин была подростком. Сейчас она наверняка думала: «Ты, Эвелин, меня не слушала. Посмотри теперь, во что ты превратилась. Двадцатитрехлетняя толстуха со свидетельством об окончании средней школы и двумя детьми, весь день толчешься в убогой кухне, на ремонт которой твой муж никак не скопит денег».

— Классное платье, Эвелин, — ляпнула я в надежде, что комплимент поможет разрядить обстановку.

Не тут-то было. Эвелин вяло улыбнулась, промямлила, что ей надо сменить Шейну подгузник, ушла наверх и больше не показывалась, пока не подошло время прощаться с родителями.

— Не раскисай, — поучала у порога мать. — Патрика от тебя скоро стошнит.

Потом они с папой уехали. Эвелин со всего маху захлопнула дверь, сходила к холодильнику и плюхнулась на диван с бутылкой пива в руках.

— Охренеть — не встать! — взревела она, открывая бутылку.

Сделав большой глоток, она закинула ноги на кофейный столик. Я смотрела на нее из прихожей. Приветливость Эвелин вмиг исчезла, и мне было страшно даже приблизиться к сестре.

— Не слушай, что наша дорогая мамочка говорит про мальчиков, Ари. — Она показала средний палец маминому изображению на висящей в рамке на стене фотографии. Это был снимок со свадьбы Эвелин и Патрика, все смотрели в камеру со счастливыми улыбками на лицах. — Будь ее воля, она посадила бы тебя под замок и заставила плясать под свою дудку.

Я взглянула на фотографию. Тот солнечный день я прекрасно запомнила. Накануне вечером мама подшивала Эвелин платье. Родителей Патрика она пригласила переночевать в нашем доме — гостиница им оказалась не по карману. А потом мама возила Эвелин к десяти разным флористам, чтобы та выбрала самый красивый букет. И уступила ей жемчужное ожерелье, папин подарок, — по традиции невеста должна надеть «что-нибудь старое».