Возвращение повесы - Джо Беверли Страница 12

Их женщины не были шлюхами, но они не находили ничего странного в том, что Дженси родилась от кого-то чужого. Дженси понятия не имела, кто ее отец, но когда Хаскетты приехали на ежегодную конную ярмарку в Карлайле, ее дерзкая матушка все ей рассказала.

– Арчибальд Оттерберн, моя девочка, – настоящий джентльмен. Школьный учитель, никак не меньше, здесь, в Карлайле. Я слышала, он умер, так что мы пойдем к его вдове.

– Зачем, мама?

– Потому что ты – копия своего папы. Подожди, скоро увидишь. По крайней мере, здесь есть пожива.

Позже Дженси вспомнит это «по крайней мере».

На следующий день Тилли повела дочь по Эбби-стрит, тихой и ухоженной улице, из тех, которые Хаскетты обычно обходили стороной. Дженси с любопытством поглядывала по сторонам и с нетерпением ждала «поживы» или денег для семьи. Она уже зарабатывала монетки на рынках, потому что выделялась среди Хаскеттов молочно-белой кожей и золотистыми волосами.

Люди часто откликались на ее «Подайте пенни, добрый сэр», иногда задавали вопросы:

– Кто твои родители, малышка?

– Ты всегда живешь с этими людьми?

– Тебе хорошо живется?

– Тебе не нужна помощь?

Такие вопросы ее забавляли, но Тилли объяснила:

– Люди думают, что тебя, может быть, украли. Хотя не знаю зачем, мой птенчик. Ведь завести детей – это так просто.

Хаскетты не похищали детей, но они воровали многое другое. К тому же некоторые из них, по мнению Дженси, вели себя довольно странно. Например – ее дядя Лемюел Хаскетт. Он вдруг стал как-то очень уж странно обращаться с племянницей. Любил сажать ее себе на колени, хотя она для этого была уже слишком велика. И просил поцеловать его в губы. Тилли ее предупредила, чтобы не оставалась с дядей наедине. Иногда Дженси казалось, что именно из-за дяди мать привела ее в дом Марты Тревитт.

Но эти мысли пришли к ней позже, а в тот сентябрьский день она воспринимала эту прогулку как развлечение. Вместе с матерью Дженси подошла к зеленой двери небольшого домика и приготовилась попрошайничать, чтобы заработать несколько пенни.

Но все вышло совсем не так, как она ожидала. Когда строгая женщина в черном платье открыла им дверь, Тилли сказала:

– Я пришла поговорить с вами о своей дочери, миледи.

Женщина в черном посмотрела на Дженси без всякого выражения, но той почему-то вдруг захотелось спрятаться за спину матери. Однако их впустили в дом, в узкий коридор, где пахло просто ужасно.

Дженси были знакомы запахи, связанные с чистотой – уксус, камфара, лаванда и воск, – но в тот день они ударили ей в нос так, что она поморщилась. И еще она очень боялась что-нибудь испортить. Полированные полы были слишком чистыми, чтобы по ним ходить, тем более в ботинках, которые казались ей необыкновенно тяжелыми, потому что она привыкла бегать босиком.

Марта Оттерберн слушала молча. Слушала, то и дело поглядывая на Дженси, но вопросов не задавала. А потом в прихожую вышла девочка ее возраста. У Тилли имелось маленькое зеркальце, и Дженси, не раз в него смотревшаяся, знала, как она выглядит. Поэтому она очень удивилась, увидев девочку в красивом белом платье с черным поясом и черной лентой в волосах. Эта девочка была очень на нее похожа и вполне могла бы быть ее сестрой.

– Что случилось, мама? – спросила маленькая незнакомка.

– Джейн, дорогая, иди обратно на кухню.

Джейн в изумлении таращилась на Дженси; было ясно, что она тоже заметила это поразительное сходство.

– Иди же, Джейн, – сказала женщина в черном, и девочка подчинилась.

– Так вот, – продолжала Тилли, – теперь вы сами видите. Наша семья часто бывает в Карлайле, и я боюсь, люди могут заметить, как моя девочка похожа на вашего мужа и дочку. Просто копия, верно? Они обе – копия. – Она умолкла и вопросительно посмотрела на хозяйку.

Дженси же почувствовала себя так, как будто судебный пристав расспрашивал ее родственников о какой-нибудь краже. Ей ужасно хотелось куда-нибудь спрятаться, лучше всего убежать.

Марта тяжело вздохнула и проговорила.

– Если бы мой муж об этом знал, он бы уже давно забрал ребенка к себе. Оставьте ее у меня. С ней здесь будут обращаться как с моей дочерью. Но у меня условие: в дальнейшем она не должна встречаться ни с вами, ни с кем-либо из вашей семьи.

Дженси еще не все поняла, а мать уже повернулась к ней и сказала:

– Значит, так. Это отличное предложение, птенчик, тебе повезло. – Она поцеловала дочь и подмигнула ей, что обычно означало: Хаскетты будут гордиться тем, что так ловко провернули такое выгодное дельце. – Все будет хорошо, птенчик, не беспокойся.

Потом Дженси осталась наедине с суровой женщиной в черном, и та сказала:

– Первым делом – мыться.

Теперь она с содроганием вспоминала, какая в те годы была вшивая. Ее волосы просто кишели вшами, и Марта их коротко остригла, пообещав, что они скоро отрастут и станут красивее, чем прежде. Дженси полагала, что при этом плакала, но не помнила, как ее стригли. Помнила только, что несколько недель плакала из-за того, что ужасно скучала по шумному и бестолковому семейству Хаскеттов; она мечтала о том, чтобы мама поскорее пришла и забрала ее.

В этом доме ей даже имя изменили.

– Мне не очень-то нравится твое имя, – сказала Марта. – Теперь ты будешь Нэн, понятно? И забудь о Хаскеттах, малышка. Никогда о них не упоминай. Когда ты подрастешь, мы всем скажем, что ты родственница мистера Оттерберна. Из Аргайла. Это довольно дикое место, чем и объясняются некоторые твои недостатки. Но если тебя начнут расспрашивать, то постарайся отвечать туманно. Говори, что жила в разных местах, у разных дальних родственников. Будем молиться, чтобы правда не вышла наружу. Хаскетты!.. – с содроганием добавила Марта. – Не так-то приятно было узнать, что Арчибальд Оттерберн с кем-то согрешил, но чтобы с женщиной из семейства Хаскеттов…

Господи, что подумает Саймон Сент-Брайд, если когда-нибудь раскроется, что он женился на одной из Хаскеттов?!

Она должна сказать ему правду, пока не поздно.

Но тихий голосок в душе, так похожий на голос матери, говорил, что нельзя этого делать.

«Сейчас не время что-то предпринимать, птенчик, верно? Сейчас надо оплакивать доброго человека Исайю Тревитта и достойно проводить его в могилу».

Правильно это или нет, но ничего другого ей не оставалось.

И конечно же, следовало переодеться, надеть чистое платье. Она привезла с собой несколько платьев, второпях перекрашенных в черный цвет; после путешествия на корабле они имели убогий вид. Она не привыкла к услугам служанок, поэтому все ее платья были такого фасона, чтобы надевать без посторонней помощи. А вместо корсета она носила лиф.

Однако у нее оставалось одно хорошее черное платье, сшитое специально к похоронам Марты. Она его несколько раз надевала, когда ходила в церковь, а потом перестала носить, потому что оно стало тесновато в груди и потому что не было особой необходимости надевать именно черное. Но ради Исайи она решила надеть глубокий траур, так что оставалось надеяться, что платье на нее налезет.